Он провёл рукой, убирая защитное заклинание, и вдавил толстую книгу в полку. Книжный шкаф тут же стал отодвигаться. В ноздри ударил запах сырости, плесени и стальной аромат свежей крови. Её крови!
— Мой господин! — перед ним предстал неясный образ его слуги — фантома, который то расплывался в воздухе перед ним, то приобретал слабую форму сверкающего сгустка. Шар тут же поплыл в воздухе и вселился в свой человеческий сосуд, что оставался недвижимым без хозяина. Вселившись в оболочку, Бишоп размял руки и шею, а затем встал с кресла. Севир испытывал незначительную симпатию к Бишопу только из-за того, что тот был проклят, как, впрочем, и Севир, только его проклятие заключалось в ином роде.
— Где она? — Севир оглянулся по сторонам. Не найдя в пыточной пленницу, он криво усмехнулся.
В отличие от него, его слуга предпочитал пытки прошлых веков. Средневековая инквизиция всегда славилась особыми изощрениями. Бишоп был как раз из тех времён, и, как бы ни увещевал Севир, его слуга был против современных приспособлений. Но вот какое дело: Бишоп сдавал последние несколько лет. Не ко всем пленным, конечно, но именно к той, к которой должен был применять особую жестокость. Севир насквозь видел своего слугу, задаваясь вопросом:
Почему я его ещё не засунул за предательство в ящик Пандоры?
— Решил всунуть чародейку в железную деву, — с придыханием ответил Бишоп.
Севир перевёл взгляд в самый дальний угол пыточной. Он не спеша подошёл к железному саркофагу в виде женской фигуры. По краям из щелей сочилась свежевыпущенная кровь, но он не чувствовал страха и боли чародейки. Этих «привилегий» она была лишена несколько лет назад. Одним словом — чародейка. Каким-то образом она проникла Бишопу под кожу и в сердце своим коварством, и незачем было наказывать несчастного. Последствия этой связи и без Севира станут губительны для фантома.
— Смени чары. Приведи в порядок свою «возлюбленную», — Севир будто выплюнул последнее слово.
— Слушаюсь, мой господин, — Бишоп опустил взгляд. От сознания, что господин знал о его предательстве, человеческая оболочка стала дрожать от страха, словно осиновый лист.
Да неужели этот олух думал, что я не замечу очевидного? И неужели так верит в любовь чародейки? Самой лживой и бессердечной из всех, которых я когда-либо знал в жизни. И всё же я дам шанс… ради веселья.
— Она останется жива только в том случае, если её сердце действительно принадлежит тебе. Если все её обещания окажутся правдой, ты станешь свободен вместе с ней, — сообщил Севир, подходя к саркофагу. Смазав сочившуюся из одной прорези струйку крови, он принюхался. Всё та же гниль! — Ей нужно только произнести искреннее признание.
— Какое, господин? — Бишоп в надежде перевёл взгляд на саркофаг.
— Что она любит тебя, и тому подобная чушь.
Севир какое-то время наблюдал за оторопевшим слугой. Бишоп был в замешательстве от «предложения» хозяина. Он никак не мог верить в очевидное, и Севир как никогда желал доказать обратное. Доказать хотя бы фантому, что чародейка безжалостно-коварна. Она не просто так находилась в его плену почти двадцать лет. Фантом неуверенно кивнул. Севир вышел из пыточной, дав полчаса на сборы.
У Бишопа была своя многовековая история, довольно неприятная, и опять он наступал на старые грабли. Возможно, Севир не понимал своего слугу из-за того, что никогда не был влюблён. Для него всегда существовала семья и месть. Но, как ни странно, инквизитору было немного жаль несчастного. В первый раз от несчастной любви Бишоп стал проклятым и безутешным призраком по вине своей возлюбленной, что предала его. Даже после смерти он не нашёл успокоения и жаждал справедливости. Не найдя своего места в мире мёртвых, Бишоп стал фантомом, который, вселяясь в человеческую оболочку, имел сверхсилы. Что же станет с ним на этот раз? Жалко было терять такого слугу.
Севир ожидал её в своём святилище, куда он редко кого приглашал. Его кабинет был неисчерпаемой библиотекой. Множества полок с книгами были заполнены в здании, которое было внушительных размеров. Несколько книг он бросил в камин и они заискрились, а затем вспыхнули синим пламенем. Эти легенды стали былью и не стоили более его коллекции, как, впрочем, теперь и чародейка. Он давно решил, как поступить с ней. Бишоп не был помехой, скорее приятным дополнением к последним страданиям стервы.
Саломея оказалась стойкой, выносливой, несгибаемой. Севира постоянно раздражал сей факт. Чародейка никогда внешне не показывала, как страдает, но её душа была расколота на части, а между этими частями он смог посеять горы пепла. Севир за двадцать лет добился того, чего желал изначально, — сжечь до тла её надежды, мечты. Осталось только уничтожить то, что было ей особенно дорого, и Севир был близок к цели.