Низкий вход на склоне холмика, почти полностью закрытый от любопытных глаз вьющимися и плетущимися растениями, я заметил лишь тогда, когда подошёл к нему вплотную. Я провёл аналогию с незабвенным Кэрроллом. Для "Кроличьей норы" эта, пожалуй, была немного великовата, и скорее походила на лисью. Но так же, как и кроличья, "Лисья нора" манила судьбоносными перспективами, и я, совершенно потеряв голову, нырнул "рыбкой" внутрь.
Спуск был недолгий, но мучительно болезненный. Пока я катился куда-то вниз, наверное, не осталось ни одного мало-мальски острого выступа, с которым бы не познакомились мои многострадальные ребра. В перерывах между вскриками и стонами, я не один раз выругал себя за непредусмотрительность и опрометчивость, и несоблюдение банальной техники безопасности. Наконец, поступательное движение вниз прекратилось, и я растянулся в полный рост на неровном полу.
Я поднял голову и огляделся. Это была небольшая пещера, скорее даже грот, с бесформенными, нерукотворными стенами и закопченным до абсолютной черноты, потолком. Сильно пахло мышиным пометом и нафталином. Единственный светильник вполне справлялся со своей задачей, позволяя мне, помимо общей картины, покрытой толстым слоем пыли, разглядеть ещё и детали. А деталей было всего три: стол, вырубленный топором из целого куска дерева, стул, сделанный тем же топором из остатков куска дерева, которые остались после изготовления стола, и самый настоящий гроб, длиннющий, как неделя перед студенческой стипендией. В гробу сидел, по всей видимости, хозяин этого "блиндажа", с удивлением взирая, на моё тело, беспомощно распростертое на полу. Было заметно, что он сейчас решает, какую-то архиважную задачу, бесцеремонно разглядывая при этом лучезарным взглядом, как я начал подавать признаки жизни.
Не знаю, что у него было на уме, но гораздо удобнее думать об этом сейчас, было стоя в горизонтальном положении, и никак иначе. Да и лежать на холодном каменном полу становилось вредно для здоровья. Поэтому я, не делая резких движений, чтобы не спровоцировать локальный конфликт, поднялся на ноги и тоже бесцеремонно уставился на местного обитателя.
Обитатель грота ещё некоторое время посидел в гробу, наблюдая за мной, а потом медленно, лязгая веригами и скрипя суставами, вылез из гроба. Запах мышиного помета и нафталина, усилился.
Теперь хозяин пещеры стоял передо мной, подпирая головой потолок, и я мог разглядеть его более подробно. Он был необычайно высок, как человек с баскетбольным прошлым и необычайно тощ, как жертва диетологов и "здорового" питания. До необратимой анорексии ему оставалась неделя, не больше. Как и все здесь, он был покрыт толстым слоем пыли, которая скрывала совсем ненужные, в данном случае, мелочи, но не мешала, при этом, рассмотреть все остальное. На голове, средней густоты, светлые волосы, с незатейливой прической "под горшок". Его по-лошадиному вытянутое лицо было обрамлено снизу светлой же, давно не стриженной, щетиной, похожей на ту, что идет на изготовление зубных щеток. Синие глаза лучились светом. Нос был гораздо прямее, чем у меня. По-аристократически тонкие его губы, гнула и кривила блаженная улыбка, обнажая, давно не чищенные зубы с голубым отливом, и искажая все лицо гримасой невыносимого счастья.
Одет он был в длинную черную рясу до пят, поверх которой болтались и звенели тяжелые вериги, из неизвестного металла. И вериги и ряса были густо покрыты гранулированным мышиным помётом, который осыпался при каждом резком движении и был одной из причин местной вони.
— Приветствую тебя, Избранный! — его голос скрипел, как забывшие о смазке дверные петли. — Я молчал сто лет, но теперь я снова могу начать говорить, потому, что я дождался Избранного!
Так вот почему он скрипит, как несмазанная телега! Насчёт "Избранного" я вообще ничего не понял, но кроме нас двоих, здесь больше никого не было, и вряд ли он говорил о себе. Но, как бы то ни было, я пока решил помолчать и дать ему выговориться. В конце концов, человек сто лет молчал! И я уже мысленно приготовился выдержать жесточайший приступ словесного поноса со стороны обитателя пещеры.