— Питер, я хочу, чтобы ты предоставил мне разбираться с этим.
— Я знаю. И в прошлом соглашался. Но на этот раз нет, Карла.
— Это не твоя вотчина.
— Моя, — спокойно возразил он.
— Папочка…
Карла повернулась к ней. На скулах ее пергаментно-белого лица выступили красные пятна.
— Не смей разговаривать с ним! — закричала она. — Тебе не с ним придется иметь дело! Я знаю, ты всегда можешь подольститься к нему с любой самой бредовой своей затеей или умаслить его принять твою сторону, что бы ты ни натворила, но сегодня тебе не с ним придется иметь дело, мисс!
— Прекрати, Карла.
— Выйди вон!
— Я и не входил. Ты же видишь, что…
— Не делай из меня дуру! Выйди вон из моей гостиной!
С этими словами она налегла на дверь, уперевшись в нее плечами и наклонив голову. Своим видом она напоминала какое-то странное существо, получеловека, полубыка. Сначала он легко противостоял ее напору, потом с трудом. Наконец от усилий у него на шее вздулись вены, хотя она была женщиной и весила на семьдесят фунтов меньше его.
Фрэнни хотела крикнуть, чтобы они остановились, и попросить отца уйти, чтобы им вдвоем не быть свидетелями этого внезапного, стихийного потока злобы, хлещущего из Карлы, который, казалось, всегда угрожал ей, но сегодня полностью поглотил ее. Но Фрэнни не могла раскрыть рта, словно шарниры, на которых он держался, безнадежно заржавели.
— Убирайся вон! Убирайся из моей гостиной! Вон! Вон! Вон! Ты, ублюдок, отпусти эту чертову дверь и УБИРАЙСЯ ВОН!
И тогда он дал ей пощечину.
Раздался слабый, еле слышный звук, от которого дедушкины часы не пришли в возмущение и не рассыпались в прах, а продолжали себе тикать, как и прежде. Мебель не застонала. Но бешеный словесный поток Карлы отрезало словно хирургическим скальпелем. Она упала на колени, отпустив дверь, которая мягко ударилась о викторианский стул с высокой спинкой и с вышитой руками накидкой на сиденье.
— Нет, только не это, — с болью пробормотала Фрэнни еле слышным голосом.
Карла, приложив руку к щеке, уставилась на мужа.
— Ты напрашивалась на это последние десять лет, а то и больше, — проговорил Питер слегка срывающимся голосом. — Я всегда убеждал себя не делать этого, потому что для меня недопустимо ударить женщину. Таков мой принцип и сейчас. Но когда человек — не важно, мужчина или женщина — превращается в собаку и начинает кусаться, кто-то должен осадить его. Я только об одном жалею, Карла, что у меня не хватило духу сделать это раньше. Тогда это было бы не так болезненно для нас обоих.
— Папа…
— Помолчи, Фрэнни, — сказал он со сдержанной суровостью, и она умолкла.
— Ты говоришь, она эгоистка, — продолжал Питер, глядя вниз, на застывшее в изумлении лицо жены. — Но ведь это ты — самая настоящая эгоистка. После смерти Фреда ты перестала любить Фрэнни. Ты тогда решила, что любовь может причинить слишком большую боль и что жить для себя гораздо безопаснее. Именно здесь стала протекать твоя жизнь для себя, за годом год. В этой комнате. Ты обожала мертвую часть своей семьи и совсем забыла о живой. И когда дочь пришла сюда сказать тебе, что у нее проблемы, и попросить у тебя помощи, ты, готов поспорить, первым делом подумала, что скажут дамы из Клуба садоводства и флористики или что это может помешать тебе присутствовать на свадьбе Эми Лодер. Боль — причина перемен, но даже вся боль мира не изменит фактов. Ты превратилась в эгоистку.
Он нагнулся и помог Карле встать. Она поднялась как лунатик. Выражение ее лица осталось прежним; глаза все так же были широко раскрыты, и в них застыло недоумение. Безжалостность еще не вернулась в них, но Фрэнни подозревала, что скоро это произойдет.
Обязательно произойдет.
— Это я виноват, что позволил тебе так жить. Потому что не хотел ссор. Не хотел осложнять себе жизнь. Как видишь, я тоже был эгоистом. И когда Фрэнни уехала в колледж, я подумал: ну вот, теперь Карла может делать что хочет и это никому не причинит боль, кроме нее самой, а если человек не понимает, что причиняет себе боль, то, может быть, его все устраивает. Я ошибался. Я и раньше ошибался, но никогда так преступно, как в этом случае. — Он протянул руки и осторожно, но крепко стиснул плечи Карлы. — А теперь я говорю тебе как глава семьи. Если Фрэнни нужно пристанище, она найдет его здесь, как и раньше. Если ей понадобятся деньги, она возьмет их в моем кошельке, как и раньше. И если она решит оставить ребенка при себе, вот увидишь, будет прием гостей в честь новорожденного. Может, ты думаешь, никто не придет, но у нее есть друзья, настоящие друзья, и они придут. И еще одну вещь я тебе скажу. Если она захочет окрестить младенца, это произойдет прямо здесь. Прямо здесь, в этой чертовой гостиной.