И вот, когда он склонился надо мной и спросил: «С тобой все в порядке, малышка?» — я начала хихикать. Ну вот и говори теперь, что история не повторяется! Но, знаете, тут было что-то большее, чем комичность самой ситуации. Если бы только комичность, я сумела бы сдержаться. Нет, это скорее походило на истерику. Дурные сны, волнения насчет ребенка, попытка разобраться с теми чувствами, которые я испытываю к Стю, этот каждодневный путь вперед, боль от потери родителей, сумасшедшие перемены… — все это отразилось сначала в хихиканье, а потом в истерическом хохоте, от которого я не смогла удержаться.
— Что тут смешного? — спросил Гарольд, вставая. Наверное, он хотел произнести это страшно серьезно, но я тогда уже перестала думать о Гарольде, и в голове у меня возник какой-то безумный образ утенка Дональда Дака, бродящего по руинам всей западной цивилизации и сердито крякающего: «Что тут смешного, кря? Что тут смешного? Что тут, мать вашу, смешного?» Я закрыла лицо руками и хихикала, и всхлипывала, и снова хихикала, пока Гарольд, наверное, не решил, что я совсем спятила.
Вскоре мне удалось совладать с собой. Я утерла слезы и хотела попросить Гарольда посмотреть на мою спину, сильно ли она исцарапана. Но я не попросила, потому что испугалась, что он примет это за сигнал к СВОБОДЕ. Жизнь, свобода и влечение к Фрэнни — о-го-го, это уже не смешно.
— Фрэн, — говорит Гарольд, — мне очень трудно это сказать.
— Тогда, может, лучше не говорить, — предполагаю я.
— Я должен, — говорит он, и я начинаю понимать, что он не примет отрицательного ответа, если ему не скажешь напрямую. — Фрэнни, — говорит он, — я люблю тебя.
Думаю, я все время знала, что все обстоит именно так. Было бы проще, если бы он просто хотел спать со мной. Любовь гораздо опаснее, чем возня в койке, и я попала в ловушку. Как сказать Гарольду «нет»? Наверное, существует только один способ — не важно, кому вам приходится это говорить.
— Я не люблю тебя, Гарольд. — Вот и все, что я ему сказала.
Его лицо словно распалось на кусочки.
— Это он, да? — спросил он, и лицо его исказила отвратительная гримаса. — Стю Редман, верно?
— Я не знаю, — сказала я. У меня такой вспыльчивый характер, что я не всегда могу справиться с ним, наверное, подарок с материнской стороны, так я думаю. Когда дело касалось Гарольда, я боролась с этим изо всех сил, но теперь я чувствовала, что поводок натянут до предела.
— А я знаю. — Его голос стал пронзительным и полным жалости к самому себе. — Я прекрасно знаю. С того самого дня, когда мы повстречали его. Я не хотел, чтобы он ехал с нами, потому что знал. А он сказал…
— Что он сказал?
— Что он тебя не хочет! Что я могу забрать тебя себе!
— Просто так, словно принять от него в подарок пару новых туфель, да, Гарольд?
Он не ответил, быть может, сообразив, что зашел слишком далеко. Я без труда вспомнила тот день и сцену в Фабиане. Мгновенная реакция Гарольда на Стю была реакцией пса, во двор которого зашел другой пес, чужак. Вторгся в его владения. Я буквально видела вставшую дыбом шерсть сзади, на шее Гарольда. Я понимала, Стю сказал так, чтобы мы и впрямь не превратились из людей в собак. А разве не в этом именно все и дело? Я хочу сказать, эта жуткая схватка, в которую мы все оказались вовлечены? Если же нет, тогда зачем вообще утруждать себя какими-то правилами приличия?
— Я никому не принадлежу, Гарольд.
Он что-то пробормотал.
— Что ты сказал?
— Я сказал, что тебе, быть может, придется переменить свою точку зрения.
Мне пришел на ум очень резкий ответ, но я не произнесла его вслух. Взгляд Гарольда устремился куда-то вдаль, а выражение лица стало очень спокойным и открытым. Он сказал:
— Я видел таких парней раньше. Можешь мне поверить, Фрэнни. Он из тех, кого делают защитником в команде, но кто в классе сидит и плюет в других бумажными шариками и корчит рожи, потому что знает: учитель поставит ему по крайней о мере средний балл, чтобы он мог спокойненько продолжать играть за школьную команду. Он из тех, кто постоянно водит дружбу с самой красивой болельщицей, а она воображает, что он — сам Иисус Христос с кошельком. Из тех, кто злится и завидует, когда учитель английского просит тебя прочесть свое сочинение, потому что оно — лучшее в классе. Да, я знаю таких выблядков, как он. Счастливо оставаться, Фрэн.