Это и есть вера. Кто смог бы дойти до сути Веры!
Я не иллюзия. Я об этом уже сказал. И если я использовал что-то, взятое у других, форма — моя собственная, скелет мой; я — это идея меня.
* * *
Покой, безмятежная мудрость, чувство освобождения сопровождали отца Анселя, когда он умирал!
Для всех, верующих и неверующих, смерть всегда разрыв. Для отца Анселя она была свершением. Его осуществлением.
* * *
Ремесло
Мне позвонили из Парижа. Это была Рене Дельмас из «Театр де Пош». Она спросила меня, согласен ли я ввести в текст пьесы «Как от него избавиться» несколько реплик, которые в прежней постановке—кажется, с моего согласия, но я об этом забыл—Жан Мари Серро убрал. Она собирается приехать сюда, наверное, в пятницу, с Даниэль Делорм (но у Даниэль, великой актрисы, бывшей звезды, нет энергии, «воинственности», необходимых для роли Мадлен, сложной героини, из-за ее тонкости, изящества, хрупкости), она хочет приехать сюда, чтобы поговорить об этом с текстом в руках. В любом случае мне приятно с ними увидеться, общение с ними развеет мои тревоги. Но я боюсь (во мне говорит театральный автор) злобных критиков. Так и вижу: старомодный текст, устаревшая пьеса — как будто пьесы могут стареть,— Даниэль Делорм не создана для этой роли, постановка Этьена Бьерри хуже постановки Жана Мари Серро, или: прекрасные актеры, прекрасная постановка, жаль, что сама пьеса так бездарна и т.д. ... Увидим, надо дождаться 15 октября (если все мы будем еще живы, я, моя жена и весь мир!). Если они действительно хотят меня убить (в чем я не сомневаюсь): далеко ему до Беккета, скажут они и еще могут сказать... сейчас это уже никого не интересует... Интересует, отвечу я заранее: по крайней мере с исторической точки зрения... и т.д. и т.п. ...
Шесть часов вечера. Прекрасный солнечный день. Я не должен был отрывать глаз от окна... Восхитительный вид... Скоро ужин, третье важное событие за день. Пойдем прогуляемся.
...Рене Дельмас снова позвонила: она приедет в пятницу с Бьерри и Даниэль, чтобы поговорить о репликах, которые нужно вставить в текст. Закрываю тетрадь, беру Роди за руку (она говорит мне о книге Толстого, которую читает, «Социализм и христианство»). Пойдем в парк.
* * *
Подводя итог сказанному и закрывая скобки относительно ремесла:
Может быть, иллюзия есть. Но реальность Иллюзии неоспорима. И иллюзия имеет свои причины (даже если они и непостижимы)... реальные, по крайней мере так же реальны, как и Иллюзия, порожденная ими.
(«О реальности Иллюзии» — так можно было бы назвать эту фразу, которая могла бы стать названием книги, эссе, главы на эту тему.)
* *
Реальная ирреальность. Иллюзия, видимость реального: фарс реального. Созидание Реального. Один из аспектов Реального. В числе аспектов Реального — то, что называют реальностью или иллюзией.
* * *
Но реальность может исчезнуть. Где «вчерашний день»?
Движение волны среди космических волн. Можно ли догнать, снова увидеть прошлое? Научно- фантастические романы уверяют нас в этом.
Авторы научно-фантастических романов неглупы; у них есть воображение. В воображении может быть истина.
Прощупаны самые удаленные точки Пространства: перехватом звуковых волн, по радио, телевидению, при помощи телескопов.
Радио и телевидение приближают к нам визуальное и звуковое пространство. В будущем приблизят и прошедшее время.
Кто и как сотворил иллюзию?
Почему? Иллюзия не может ответить на наши «почему».
Реальность, просвечивающая сквозь иллюзии, тоже.
* * *
Банальность странна. Странность Банального. Банальное: привычка к иллюзии.
В Реальном не может быть привычки. Но мы не в реальном: мы в реальности.
Банальное: забытое увиденное в наших глазах, деградация реальности.
Реальное и реальность. Реальное — не реальность.
Реальность — иллюзия. Реальное неподвижное...
Реальность существует как аспект Реального
Наступает вечер, тревожно. Пока ешь, тревога отступает. После еды возвращается снова.
* * *
Иногда, чтобы заснуть, я думаю об умерших, которых я знал: сегодня вечером, например, я думаю о родственниках; в другой раз о коллегах, работавших со мной для театра. Я думаю об агентах, о писателях и актерах; еще как-нибудь я думаю о тех, кого видел в последний раз («последние встречи»); в следующий вечер я думаю о людях, приходивших к нам домой и больше не возвращавшихся (ненужные, нежелаемые, неожиданные прощания).
Иногда еще, чтобы заснуть, быстро пробормотав молитву, я думаю, я подсчитываю все свое состояние: дома, сбережения в банках, деньги, которые мне должны прислать,— чтобы уверить себя (точнее, чтобы успокоить себя), что, если я не получу больше ни одного су, чего не может быть, мы — Мари Франс, Родика и я — не умрем с голоду. Если я не продам больше ни одной книги, если я уже совсем не получу авторских прав, у меня тем не менее останутся мои сбережения. Но невозможно, чтобы со дня на день у нас больше ничего не произошло. Я это знаю и все же боюсь. Я по крайней мере все же получаю маленькую пенсию в обществе писателей. Чтобы себя успокоить насчет своей участи писателя, более не существующего, менее любимого, я строю планы, я думаю об уже подписанных контрактах, об официальных обещаниях, о произведениях, которые пишу. Словно мне жить сто лет. Но моя маленькая Мари Франс — вот кто беспокоит меня больше всего.
* * *
Этот господин с тростью, только что уехавший из Рондона (я думал, что он хромает по той же причине, что и я, но, увы, это была не авария, а другой случай), сказал мне: «Еще желаю вам больших успехов в творчестве». «Вам также»,—сказал я ему. «Я не работаю, мне 83 года»,—сказал он.
У него перелом шейки бедренной кости. Это лучше.
Я боюсь «другого» случая. Сохрани Бог! Я хромаю. Я привыкаю. Это—моя вторая натура.
Для этого 80-летнего господина, в прошлом кинематографиста, я—молодой человек: у меня будут другие, много других произведений.
Я этого желаю. Я на это слегка надеюсь. Но да поможет мне Бог.
* * *
После Канта мы все знаем, что то, что мне кажется, не является тем, чем оно мне кажется. То, что мне ка-жется, кажется мне согласно структурам моего сознания, записанного во времени. То, что есть для меня время, записано для меня в пространстве, то, что есть для меня пространство, является мне благодаря структурам.
Ограниченный категориями сознания пространства— времени, я не знаю, как и кем придуманы эти категории, меня ограничивающие,— я бы хотел быть вне ограничений. Я всегда хотел быть вне ограничений. Я знаю, что есть ограничения. Хотя бы это. И так всегда.
И я считаю, пусть Это все-таки представляется так, как мне кажется.
Ох уж эти онтологические маски Вещи в Себе.
* * *
21 августа
Я принимаю слишком много лекарств. Это приводит меня в туманное и сонливое состояние. Я не способен читать, думать и даже писать.
Позднее
Страх, беспредельный страх потерять оставшуюся у нас с Родикой силу интеллекта.
После полудня спал. Я чувствую себя лучше. Все же я думаю, что написанное мной после июля 1986 года достаточно хорошо. Родика выписывает целые истории из книг, прочитанных ею недавно. У меня неприятные покалывания в руках, в спине, целый день меня терзает страх, беспокойство. Депрессия. Депрессия.
Но об этом не говорится. Для чего читать, если забываешь, что читаешь? Для чего говорить, если забываешь, о чем нам сказали, о чем мы говорим. Роди смелая: я думаю—ибо мы этого не обсуждаем,— что она понимает эту опасность.
Пустота: как черные пятна, пятна ночи... Не признавать. Не говорить.
Я перечитываю эти пол страницы. И вижу, что Достаточно хорошо понимаю ситуацию. А это ее отрицает, опровергает ее.
Не публиковать эти полстраницы? Да, особенно если с нами что-либо произойдет. Для того чтобы знать, что увидел, что узнал.