Они сожрали, презрев все мои усилия помешать им, все содержимое миски, кроме ничтожных объедков. Я безнадежно повторялся со своими качаниями или взмахами рукой; и в конце концов невольное однообразие движений лишило их всякого эффекта. В своей неуемной прожорливости, паразиты частенько просто вцеплялись острыми резцами в мои пальцы. Остатками жирного пряного яства, размазанными по миске, я тщательно натер стягивавший меня ремень всюду, куда только мог достать, а потом убрал руку с пола, и замер, затаив дыхание.
Сперва алчных тварей охватили испуг и паника от этой внезапной перемены — когда я прекратил всякое движение. Как по сигналу тревоги, они шарахнулись прочь, многие нырнули в колодец, как в укрытие. Но только на одно мгновение. Я не напрасно рассчитывал на их вечный голод. Обнаружив, что я остаюсь без движения, одна или две самых храбрых вспрыгнули на верстак, и стали упоенно обнюхивать подпругу. Это, по-видимому, послужило сигналом к генеральной атаке. Из колодца резво хлынули свежие войска. Они карабкались на деревянный помост — они преодолели эту высоту, и сотнями попрыгали на меня. Выверенные, рассчитанные махи маятника их ничуть не волновали. Ловко сторонясь его ударов, они занялись смазанным ремнем. Они придавили меня — они кишели на мне, нагромождаясь всей кучей. Они скользили по моему горлу, их холодные губы изучающе тыкались в мои. Я был наполовину задушен их стискивающей толпой; омерзение, для которого мир не придумал названия, распирающим комом застряло в груди, сердце застывало тяжело и липко. Еще минута, и я почувствовал, что сражение идет к концу. Путы определенно ослабли. Я понял, что уже более чем в одном месте, они разгрызены. С нечеловеческим усилием я продолжал лежать тихо.
Я не ошибся в расчетах — и не питал ложных надежд. В конце всего я ощутил, что свободен. Подпруга повисла на мне обрывками. Но удары маятника уже заставляли сжиматься мою грудь. Саржа рясы была рассечена, и теперь он рассекал нижнюю рубашку. Еще два маха, и острая боль пронзила каждый мой нерв. Но миг спасения настал. Я взмахнул рукой, и мои избавители бросились врассыпную. Плавным движением — медленно, уклончиво, я осторожно скользнул вбок. И в следующий миг, я был свободен.
Свободен! — да, и в когтях Инквизиции! Едва я ступил со своего деревянного одра кошмаров на каменный пол темницы, как движение адской машины замерло, и на моих глазах маятник заскользил вверх, к потолку, увлекаемый невидимой силой. Это был урок, который раздавил мой дух окончательно. За каждым моим действием следили — не осталось никаких сомнений. Свободен! — избежав смерти в одной форме мучительной агонии, чтобы быть преданным чему-то худшему чем эта смерть. С этой мыслью я принялся нервно озираться вокруг, оглядывая заключающие меня железные заслонки. В них было что-то необычное — что-то изменилось, что именно — я не мог оценить сразу, но оно несомненно было здесь, в этих стенах. Несколько минут смутной и леденящей неопределенности я только строил бессвязные догадки. И лишь после этого осознал, что это, во-первых, тот самый сернистый свет, с самого начала озарявший камеру. Он лился из щелей около полудюйма в ширину, тянувшихся вокруг темницы в основании стен, которые оказались приподняты и совершенно отделялись от пола. Я попробовал, конечно, безуспешно, заглянуть в зазор.
Но когда я бросил эти попытки, загадка перемены в стенах наконец разбилась о мое понимание. Прежде я заметил, что хотя контуры фигур на них достаточно четки, но краски казались мутными и размытыми. Теперь эти краски стали яснее, и прояснялись с каждым мгновением, потрясая, и представая во всем своем блеске, что придавало бредовым дьявольским изображениям вид, что заставил бы дрожать и любые более крепкие нервы чем мои. Глаза демонов, дико и жутко оживающие, вперялись в меня из тысячи углов, даже оттуда, где прежде ничего не было видно, и разгорались зловеще мерцающим огнем, который я не мог заставить свое воображение признать нереальным.
Нереальным! — Да ведь с каждым моим вздохом врывается в ноздри горячее дыхание накаляющегося железа! Удушливая резкая вонь наполняет камеру! Адское пламя разгорается с каждым мгновением в глазах, пожирающих зрелище моей агонии! Оттенок пышного багрянца живительно разливался по росписи кровавых ужасов. Я потерял дыхание! Я ловил воздух ртом! Не могло быть сомнений в следующем намерении моих мучителей — о! более чем безжалостных! о! превыше всех людей одержимых дьяволом! Я шарахнулся от раскаленного металла к центру своей тюрьмы. Средь мысленных картин грозящей мне огненной гибели, воспоминание о холоде колодца пролилась в мою душу как бальзам. Я подскочил к смертоносному краю провала. Я бросил вниз напряженный страждущий взгляд. Заря от пылающего потолка освещала его самые потаенные глубины. Какой-то дикий безумный момент мой дух отказывался постигать значение того, что я увидел. А затем оно с силой проломило дорогу в мой разум — выжгло себя клеймом на моем содрогающемся рассудке. О! каким словам выразить это! — о! ужас! — о! есть ли ужас, что сравнится с этим! Я с воплем бросился от края, и спрятал лицо в ладонях — горько рыдая.