Потом вспомнил, ради чего цеплялся, хвать её под задницу, да на плечо. Девка визжит, брыкается, но разве вырваться ей от гридня без пары дней? Тот только ржёт, да к палатке её несёт, да на остальных оглядывается, все ли увидели и оценили. А когда начали ему говорить, что не дело он затеял, Фрасил вообще в дурь попёр и решил прямо на виду у всех разложить челядинку, да опробовать. Расцепили их, велели девке исчезнуть с глаз, так у Фрасила изобиженного сразу же из всех щелей болярство его попёрло. И челядинка какая-то не уважить целого болярина посмела, а они — что, заодно с ней? Ну и принялся в каждого тыкать, напоминая, кто есть кто. Даже в подпитии Стемид помнил о своём зароке не цапаться с вятшими без крайней нужды, но когда до приёма в гридни считанные дни, и дело это решённое, и отрочество дружинное, считай, уже позади, не следовало спесивому болярчонку холопством его попрекать. По крайней мере — перед всеми. Настолько прямое оскорбление спускать было нельзя. А слово за слово — и в драке сцепились.
И сам хёльг Эрибулл, верша суд, рассудил так. Хайло, хаявщее его не по делу, Стемид расквасил Фрасилу по справедливости. Нос расквашенный, раз уж все свидетели клянутся, что с того же самого удара, не в счёт, а до кучи к хайлу. И рука, которой Фрасил нож выхватил, сломана ему по делу, как и сам нож. А вот за слова о том, на который свой член Фрасил собрался Стемида насадить, снова хайлом сказанные, в хайло и добавить ему кулаком следовало, и тогда он Стемида оправдал бы. А вот носком сапога по указанному члену, да со всей своей молодецкой силы — этого ни оправдать, ни простить никак нельзя. Мало того, что бесчестье вятшему нанёс, так ещё и изувечил его. Сможет ли он теперь и потомство-то иметь? За такое — вон из дружины и обратно в холопы. Без выдачи головой отцу изувеченного, но с отправкой на продажу ромеям первым же караваном. Так мечта и сбылась, что называется. Мечтал ведь к "гречникам" в караван попасть? Попал, только не гриднем в его гребцы и охрану, а живым двуногим товаром с дорогой в один конец.
На хёльга Стемид обиды не держал. Вятшие — его первая опора, а с ними если в ссоре простолюдин, то всегда хоть в чём-то, да окажется виноватым. Да и гридни, ведя его к отобранным для продажи ромеям рабам, объяснили ему по пути, что своим приговором Эрибулл спас ему жизнь. Ну, оправдал бы он его даже, а дальше что? Долго бы прожил в Вышгороде простой гридень, который изувечил сына вятшего? Отец болярчонка уж всяко нашёл бы способ извести его. Да даже и открыто убить. Заплатил бы потом виру, для него не разорительную, и дело с концом. Дворового холопа — тем более. И в любом части Руси дотянулся бы до него рано или поздно. А к ромеям — товар ценный и хорошо охраняемый, и дотянуться труднее, и спрос за него строже. До отправки надо, конечно, поберечься, но как отплывёт караван — считай, от верной гибели спасён.
Да и наказанием продажа ромеям считается достаточным. Это девка пригожая может надеяться в наложницы к толстосуму угодить, да жить у него не хуже вятшей. Или, допустим, мальчонка пригожий для любителей мальчиков, которых у ромеев тоже немало. Евнухи им ещё нужны, но таких им иудеи обычно готовых продают, а сами ромеи парней без вины не кастрируют. А крепких парней покупают обычно для тяжёлых работ. Или на рудники, или в каменоломни, или на стройки, или на судоверфи — найдётся где сильному рабу надорваться. Но это — как судьба сложится. Кто его купит, и как ему повезёт. Для без трёх дней гридня может и по его воинским умениям судьба найтись. От всех богов только отречься придётся, кроме ромейского, а в остальном — может, ещё и они позавидуют ему.