Выбрать главу

-Остаётся шестое чувство - интуиция, из близкой нам психологии, не «фатально наследственное».Чья терминология, кто это нам такое говорил? Кстати, что она, интуиция, нам подсказывает в отношении Оленьки?

- Извольте об этом узнать завтра, после экзамена. Вы не забыли о нём? Вот между прочим лежат билетики. Может, хотите сдать экзамен сейчас?

- Нет уж, предпочитаем лежать в братской могиле!

Это потом, после экзамена я по-настоящему услышал то, что говорил профессор, но тогда я сделал лишь то, о чём мне «моргнула» Оля - захватил один билетик ,чтобы устроить известную всем студентам, «эстафету»...

- Господа, (это уже на второй день) - вы все, кроме четырех, сейчас покинете аудиторию, один из них - доброволец, надеюсь это будете Вы, бесстрашный Илюша, возьмёт билетик с вопросами и без обдумывания заработает свою честную «пятерку», остальные в очереди - в обычном порядке .

- А мне тоже можно без обдумывания? - спросила Оля.

- Нет, - необычно твёрдо сказал профессор и потёр руки. О платочек для рук.

- Илья вы не суеверны? Можно я найду вам «счастливый» билет?

Нет уж, профессор, каждый Илья сам кузнец своего счастья.

Я открыл билет и назвал вслух номер: «Двадцать один! Мистика, «очко», - добавил я автоматически и взволновано.

- Илюша, не может быть! - воскликнула Оля.

Двадцать первый, - повторил я, не веря тому, что вижу: это же был номер билета, который я стащил накануне, и на который Оле предстояло ответить в «эстафете». У неё, судя по окрику, в руке лежал такой же билет...

Но меня, как это часто бывало со мной в трудные минуты, осенило:

Простите профессор, это действительно легкий билет, но я хочу Вас тоже удивить: я готов ответить на любой вопрос по курсу без... билета ! Пытайте, профессор, я - готов!

эпилог

Много воды утекло после описанных событий, но незавершённый рассказ попался на глаза моему двенадцатилетнему сынишке.

- Па, у твоей истории с твоим непонятным профессором нет конца, -сказал Мишенька, мой первый и главный читатель и судья тоже.

Знаешь, сынок, в жизни у этой истории был конец, который бы тебе не понравился, и мне не хотелось бы, чтобы ты лишний раз разочаровался в людях, которые разные вообще и разные в разных обстоятельствах...

Тогда с «высотки» моей юности и неразлучного с ней максимализма испытание, «ниспосланное» мне профессором виделось чистой провокацией, и это было ещё не самое бранное, чего удостоился он и мысленно и в разговорах в «самом узком кругу» с Ольгой. Я даже ей боялся сознаться, что все билеты на столе имели, для того чтобы я не ошибся, и не испортил «спектакль», номер двадцать один!

Экзамен я сдал блестяще, очень этим обрадовал профессора, но уехал на летние каникулы не попрощавшись.

Я, как обычно, великолепно отдыхал: с удочками, альпенштоком, волейболом и книгой. Но ни в том, ни в другом, ни в третьем я не мог забыться и постоянно прокручивал все предшествовавшие события. Я прекрасно понимал, что профессор очень переживает происшедшее и мои обиды – ничто в сравнении с его состоянием. Я уже не говорю о том, что я стал невольным обладателем опасной тайны профессора: в минуты редкого, может даже единственного, расслабления он рассказал мне

А возвратившись к сентябрю, с предчувствием какого-то несчастья, узнал от отвратительного типа - старосты курса –«дятла»_никакого математика и идейного «стукача», что профессор Милославский был арестован.

«Космополит» по решению скорого суда получил пять лет, что на самом деле по тем временам было великим снисхождением.

Но за то, что не русские определяли длину Парижского меридиана и устанавливали эталон метра, кроме профессора не был осужден в истории никто...

- Ольга, - спросил я свою подругу, - поговаривают, что у профессора была пассия. Ты что-то слышала об этом? Я хотел бы у неё узнать что-то очень важное для себя.

- Нет, но я знаю, что ты ищешь. И это у меня уже целый месяц - письмо, добытое из сортировочное ящика в вестибюле. Оно пахнет духами профессора.

- Перестань, после того, что случилось, это уже не смешно.

...Я вскрыл конверт, там лежало вот это: «Соблаговолите, сударь, принять мои искренние извинения и волнительные раскаяния, - писал профессор. – Мой научный интерес к вопросу о степени доверия безнравственно «зашкалил» на аналитических весах Дружбы и Доверия. .Искренне ,со стыдом, переживаю случившееся и еще и ещё раз глубоко раскаиваюсь. Я бы не хотел, если со мной что-нибудь случится, оставить наши отношения без полного взаимопонимания и сатисфакции.Жду Вашего приезда с нетерпением...»