— Конечно, да!
И тут случилось нечто очень странное. Тина, должно быть, смутилась, потому что щеки у нее стали пунцово-красными. Тайлер выпрямился и придвинулся ближе, чтобы разглядеть ее лицо. Поняв, что происходит что-то не то, Тина отвернулась от отца. И тогда я увидел это.
На ее щеках были вытатуированы ярко-красные сердечки. Через мгновение я догадался, что это эмо-макияж. Тина никогда не пользовалась косметикой, иначе я бы заметил, но сейчас ошибки быть не могло. Эмо-макияж — это такая штука, которая реагирует не то на температуру кожи, не то на электрическое сопротивление, не то еще на что-то. И меняет цвет в зависимости от настроения.
Тина так смутилась, что опрокинула стул, когда вскочила на ноги. Она подтолкнула меня кдвери, и железные ножки громко лязгнули по полу.
— Ну же! — сказала она. — Идем отсюда.
Я пожал плечами и взглянул на Тайлера, который остался сидеть ошеломленный.
— Ты что, даже не попрощаешься? — спросил я.
— Пока, папочка! — крикнула она, поправляя волосы. Она так и не обернулась.
* * *
По дороге в клинику мы остановились у банка, чтобы снять со счета деньги. Пока мы ждали в машине у окошка выдачи, я узнал от Тины, что слухи о ее доступности — сплошное вранье. Ни с кем у нас на работе она не спала. Я ей поверил: мужики обычно рассказывают такие байки, когда появляется девушка, которая, по их мнению, представляет угрозу для мужского самолюбия. Это происходит, либо когда она такая обалденная, что ее все хотят, но не могут получить, либо когда она такая страшная, что им стыдно признаться, что да, есть на свете существа женского пола, которых даже их суперлибидо отторгает. Вот они и распускают слухи, чтобы создать иллюзию закономерности этого отторжения. Я это испытал на собственной шкуре — меня самого слишком часто отвергали.
А все поверили, и другие женщины тоже. Кейтлин, например, обзывала Тину коровой. Это у нее была такая манера: разграничивать «телок» и «настоящих» женщин, чтобы мужчинам было проще понять, с какой стороны забора она сама.
Отыскать клинику оказалось нелегко, поскольку ни на одной компьютерной карте ее не было. Эти конторы с «гарантией 100 % стерильности» обычно не стремятся попадать в какие-то списки. Несколько раз пропустив нужный поворот, мы наконец нашли то, что искали — сомнительное заведение в дешевом районе города.
Еще до моего рождения взмывающие по спирали цены на медицинские услуги чуть не довели страну до банкротства. Грянул кризис. Медицину пытались сделать государственной, но не сумели до конца решить политические вопросы, поэтому вот уже больше двадцати лет мы имеем какую-то гибридную систему, которая не работает вообще. В государственной больнице хорошего лечения не получишь, если нет страховки, а в частном секторе — если не богат. Понятное дело, что страхование и было одним из основных истоков этой проблемы.
Еще одна проблема заключалась в плохой экологии. Все больше детей рождалось с уродствами, такими, как у Тины и у меня. Когда несколько компаний разорились, не выдержав судебных исков, остальных, по сути, оставили в покое. И все равно слишком много людей остались без работы и средств к существованию, что экономическую ситуацию тоже не улучшило. В общем, правительство все еще пыталось навести в этой сфере какой-то порядок, а тем временем большинство людей среднего заработка отправилось в нелицензированные клиники.
Врачи в таких больницах трудились только ради денег, а поскольку работа эта оплачивалась не слишком хорошо, то и сервис был довольно убогий. Судя по тому, как обращались с Тиной, они вообще не верили в успех собственных манипуляций.
Я прождал больше часа, пока не внушающая доверия медсестра не вывела Тину из операционной. Голова у моей подруги была обмотана белым полотенцем, скрепленным полоской розовой липучки. Выглядело это так, будто она только что вышла из душа — никакой крови. Эта медсестра, негритянка то ли с африканским, то ли с островным акцентом и плохо сросшейся заячьей губой, была единственным человеком, который хоть как-то заботился о Тине. Она вручила нам обезболивающее и антибиотики, дала указания по дальнейшему уходу, на всякий случай еще раз проверила, не сочится ли кровь, и проводила нас к машине.
— Как ты себя чувствуешь? — спросил я.
— Можно подумать, тебе не все равно.
— Конечно, не все равно. Иначе меня бы здесь не было. Она бросила на меня страдальческий взгляд.
— Больно? — спросил я.
— Мышцы на шее саднят. — Тина сделала глубокий выдох, словно все эти годы задерживала дыхание. — Вау! — сказала она. — Не могу поверить, что я это сделала.
Я отвез ее домой и предложил остаться с ней немного. Если бы она захотела, я мог бы переночевать на диване, но она в этом не нуждалась. Я видел ее беззащитной, но она могла быть и гордой, вот такой, как сейчас. Тина едва поблагодарила меня за помощь, словно это ставило под угрозу ее независимость.
— Не возражаешь, если я заеду тебя навестить? — спросил я.
— Не возражаю.
А после, уже заперев за мной дверь, Тина приоткрыла ее, насколько позволяла цепочка, и окликнула меня сквозь щелочку.
— Что? — спросил я.
— Извини за макияж.
— Хм… Не уверен, но, кажется, он это оценил.
— Слушай, ты правда тупой или прикидываешься? Это было для тебя.
И захлопнула дверь у меня перед носом. Что может сбить человека с толку сильнее, чем хлопанье дверями у него перед носом? Разве что пощечина. С этими дверями никогда не знаешь, что делать: то ли ломиться назад, чтобы успокоить обиженную девушку, то ли оставить все как есть. Могла бы получиться классическая мелодрама, и я бы вещал что-нибудь, стоя на половичке, как в старом кино. Но только ничего такого не получилось, потому что я от природы не сентиментален. Хлопнула дверью — ну и ладно.
* * *
Ни один из нас не спешил извиняться, поэтому некоторое время мы были просто сослуживцами. Что делать, иногда приходится держать дистанцию. Тина, которая всегда была довольно колючей особой, теперь, похоже, стала еще и ядовитой. Я подумал, что, наверное, пока заживает шрам на затылке, душевные раны тоже ноют. И решил не торопить события.
Однажды вышло так: Свами прислал нам обоим интересное письмо, и мы встретились у него в кабинете, чтобы это обсудить. Со мной Тина не разговаривала, я тоже едва удостоил ее кивка. Да я с ума сошел, что ли? Извиняться за то, что не смог прочитать ее мысли? Не надо было хлопать дверью у человека перед носом.
— Одно Дерево, — сказал Свами вместо приветствия. Он откатил свое кресло назад, и мы уселись на стулья по разные стороны от него. — Кажется, я вычислил, что там с этим вашим четырехруким объектом. Но сначала хочу задать вам один вопрос. Вы травку когда-нибудь курили?
— Нет, — разом ответили мы, несколько ошарашенные. Такие вопросы на работе задавать не принято.
— А какое это имеет значение? — спросил я.
— Если вы помните, — начал Свами менторским тоном, — на предыдущем занятии я говорил об Одном Дереве, так что вы в курсе.
— Недостающее звено для деревьев?
— Наивернейше! Но я не сказал о том, что Одно Дерево вполне может оказаться мифом. Я провел ряд исследований и пришел к выводу: оно слишком сильно генетически удалено от всего ныне существующего, чтобы его можно было восстановить.
— Дай-ка угадаю, — вмешался я. — А какое недостающее звено у марихуаны?
— Эй, а ты мне нравишься! Схватываешь на лету!
— Коляска, да я вообще талантливый. Он хихикнул.
— В общем, ты верно гребешь. Я не могу восстановить Одно Дерево, как полагал раньше. Но я обнаружил одного из его потомков: сенсимилья, мистическая праматерь марихуаны. Она вполне доступна, а ее действие обладает многими лечебными свойствами.
— Лечебным-прелечебным… — ехидно протянул я.