Прочитав письма, Ваня пожал плечами:
— При чем тут ты?
— Помнят люди, что помогла, надеются, что еще смогу помочь.
— Мамочка, милая, что ты говоришь, ведь тебе самой помогать надо! — крикнул Ваня. — Тебе лечиться надо, а ты опять занимаешься этой макулатурой!
Елена Ивановна нахмурилась.
— Письма людей — не макулатура. Тем более, когда они взывают о помощи. Если можно помочь…
— Что, Мылькина этого усмирять? Канаву закапывать? Да ты это серьезно?!
— Серьезно. И канава, и мылькины мешают людям жить, треплют им нервы. Если хоть чем-то можно помочь — надо помогать. В самом деле, вдруг кто-нибудь еще сломает ногу, прыгая через эту канаву, или такая дура, как Тоська, жизнь себе покалечит.
— Тебе из них никто не поможет, — тихо сказал Ваня. — Пишут в больницу, и хотя бы кто-нибудь из приличия поинтересовался твоим здоровьем, задал в начале письма маленький такой вопросик: как, мол, чувствуете себя?
— Не суди, Ванечка, да не судим будешь.
— Почему «не суди»? И почему меня не должны судить? Пусть судят. Но и я буду судить!
— Эх, детка, надо быть доброе к людям.
— Да сдались тебе эти л ю д и! Для меня люди — ты, Егор, ну, товарищи мои, ну, знакомые… А это ведь даже незнакомые! Мылькин какой-то…
Ваня махнул рукой: спорить с матерью бесполезно, у него не хватает слов убедить ее, что бессмысленно, совершенно необязательно, едва оправившись после тяжелого сердечного приступа, лежа в московской больнице за тридевять земель от их городка, жить заботами совершенно чужих людей, которым в высшей степени наплевать: жива и здорова будет его мать или умрет — ведь для них она не столько реальный человек, сколько неведомый, невероятно добросовестный исполнитель их бесконечных просьб — «блаженная».
Он погулял с матерью в больничном парке. Опираясь на его руку, она тихонько шла рядом. Деревья на солнце казались золотыми, глубина осеннего неба над ними была пугающе бездонной.
На прощание Елена Ивановна попросила Ваню принести ей в следующий раз конверты, авторучку и пузырек с чернилами.
— А Егору скажи, пусть занимается. И передай, что я соскучилась. Все-таки не забывайте меня. Хотя, конечно, если нет времени… приходить не надо. Вы только скажите, когда не сможете прийти, чтобы я не ждала. — Елена Ивановна говорила просительным, извиняющимся тоном, и Ване от этого стало больно. — Я, может быть, плохая мать, но я очень люблю вас. Обоих.
Он поцеловал острое, осунувшееся лицо матери и сказал, что не знает, придет ли завтра Егор, но он сам придет обязательно.
10
На другой день Егор к матери опять не поехал. Ваня дословно передал ему ее слова, сказанные при прощании, и Егор воскликнул:
— Вот видишь, мама понимает меня! Когда работа идет, нельзя терять ни секунды! Передай ей привет и поцелуй за меня.
«Он не слышал тона, каким она сказала те слова, — подумал Ваня, — а как ему это объяснить?..»
— И когда кончится твое вдохновение? — спросил он угрюмо.
Егор вспылил:
— Ты еще мал, чтобы грубить мне! Понял?!
Ваня отвез Елене Ивановне конверты, авторучку, чернила и подождал, пока она напишет письма.
Ему было жалко мать и еще отчего-то неловко за нее. Как она не понимает!.. В голове неотступно вертелось: ну для чего, для чего ей эти мылькины, шатуновы, петунины, когда у нее есть он, Ваня, когда есть Егор, когда в первую очередь ей надо думать о собственном здоровье, потому что ведь жизнь дается один раз и нельзя тратить ее на пустяки, на случайных, чужих людей! Почему-то вдруг вспомнилась беззубая старуха, которую он однажды выгнал из палаты, и при воспоминании о ней Ваня зябко передернул плечами. Подумал: мать часто вроде и не замечала их с Егором: днем — редакция, вечером — письма, а на них, детей, времени почти не оставалось. Правда, мать всегда заботилась, чтобы у них было чистое белье, обед вовремя, но только на это ее и хватало в доме. Хотя, если Ване и Егору случалось заболеть, она ни на шаг не отходила от постели, настороженно прислушиваясь к каждому вздоху. А потом все входило в свою колею, Елена Ивановна опять погружалась с головой в разбирательство мелких происшествий и дрязг, и тогда уже сыновья как бы отходили на второй план, главным становилась работа.
Но все равно больше всех на свете Ваня любил мать. И еще любил Егора. Однако в последнее время с братом творилось что-то непонятное, в разговоре проскальзывали нотки равнодушия и суетливости, словно Егор собирался куда-то уехать, и нет ему уже дела до тех, кто не поедет с ним, а останется на старом месте…