В утреннем тумане за унылой чертой посадки стала видна синяя волнистая гряда далеких гор, она то вырастала, то сжималась, и была похожа на медленно пульсирующую под кожей тумана артерию.
Эльбрус появился неожиданно: вынырнул из-за облака, сияя снежной вершиной, величественный, ослепительно яркий. И хотя был он дальше первой горной гряды, он нависал над ней и парил в ранней лазури летнего утра. Взошедшее, но не видное с этой стороны вагона солнце высекало на снежной вершине радужное сияние, отчего гора казалась хрупкой и стеклянной.
Скоро рельсы стали разбегаться, над поездом нависли опрятно расчесанные нитки электропередачи.
— Степ, Минводы. Пойдем постоим.
Они вышли в тамбур. Надежда Степановна открыла дверь, выглянула из вагона. Степа, придерживаясь за холодный поручень и теплое плечо Надежды Степановны, тоже старался выглянуть. Проплывали пластмассовые крыши газетных и продуктовых киосков, из-за деревьев вынырнуло серое здание вокзала. Мужчина в коричневой шляпе, с чемоданом в руке торопился к последнему вагону. По перрону прогуливался милиционер, маленький и весь какой-то высохший. Дворник в белом фартуке скреб по асфальту метлой, и катились перед ним, подпрыгивая, мятые бумажные стаканы.
— Не люблю большие станции, — какие-то они скучные. — вздохнула Надежда Степановна. — Вот Армавир проедем — все будут к поездам выносить. И кукурузу.
К поезду спешила старуха с плетеной корзиной, накрытой сверху клетчатым платком. Из-под платка выскользнуло ядреное яблоко, упало, покатилось. Старуха кинулась его поднимать, затискала в корзину, но через два шага яблоко слова покатилось по асфальту. Старуха — за ним. Яблоко упало в третий раз, в четвертый.
— Ой! Ой, не могу! — захохотала Надежда Степановна. — Ну и жадная! Ну и свекровушка, представляешь, попадется такая! — И весело крякнула: — Бабушка, на поезд опоздаешь, брось яблоко!
— Как же, брошу! — огрызнулась старуха, но плюнула, махнула рукой и затрусила к соседнему вагону.
Поезд тронулся, старуха запричитала:
— Ой, миленькие, родименькие, опоздала, опоздала!
К ней протянулись чьи-то загорелые руки.
— Корзину, корзину хватай, бабку необязательно! — советовала Надежда Степановна.
Но вот уже нет ни корзины, ни старухи, ни загорелых рук; рельсы разбегаются, сбегаются, от шпал начинает рябить в глазах.
Насмеявшись. Надежда Степановна захлопнула дверь — сразу стало тихо, зевнула.
— Спа-ать хочу! Пойду будить тетю Катю — ее смена.
Степе так хотелось сказать ей: «Не уходи. Я помогу тебе разносить чай».
Но Надежда Степановна потрепала его по голове и открыла дверь в служебное купе.
Ветер, залетавший в окно, стал теплее. Небо прояснялось: клочок лазури ширился, словно на промокашку капнули чернилами. Вдруг из-за тучи выкатилось солнце, в глазах потемнело, на секунду Степа даже ослеп. Но поезд сделал поворот, солнце ушло на другую сторону, и унылая прежде зелень вспыхнула каплями росы, желтые подсолнухи словно нарядились в гости. Огороды, огороды… Мужчина, голый по пояс, черный от загара, мотыжит землю, на поезд и не глядит, а вон баба в белом платке, наверно, жена — эта глядит и по-детски машет рукой.