Протискиваюсь к двери, выхожу во двор. Двор траурно цветет черными платками старушек соседок.
Подходит Сережка, морщит покатый лоб, ерошит на голове жесткие рыжие волосы:
— Дай закурить… Конфликт пришел.
— Да ну!
Славик и Миша стоят неподалеку. Девчонки наша толпятся на противоположной стороне двора, их много (факультет у нас «девчачий» — иностранных языков), но среди ситцевых платьиц и мини-юбок я вижу ясно только короткий оранжевый сарафан Риты, едва прикрывающий ее загорелые точеные ножки.
Несколько ребят у подъезда, наверно соседи, курят, переговариваются, поглядывают на небо. Как бы в подтверждение их опасений тяжелая капля падает мне на плечо, за ней — другая. Редкий крупный дождь застрекотал по листьям молодых тополей. Запахло весенней свежестью, асфальт в минуту покрылся пятнами и лежит, выгибаясь, как шкура гигантского леопарда. Старушки обеспокоено закудахтали и убрались под зеленые навесы деревьев, а мы подставляем спины летнему дождю.
Подходят Миша и Славик.
— Киря, — сообщает Славик, и наши головы, как по команде «равняйсь», поворачиваются направо. На крыльце стоит Кирилл. У кого-то из парней берет сигарету, прикуривает, не забывает поблагодарить.
Медленно он приближается к нашей четверке, берет меня под руку:
— Давай, Санька, походим…
— Он болел? — осторожно спрашиваю я.
— Тяжело. Последние три недели в больнице лежал.
— Почему же ты ничего не говорил?
Кирилл пожимает плечами. И в душе моей поднимается чувство обиды: столько лет учимся на одном курсе, пьем у Ибрашки пиво, рассуждаем о Ковач, Поленове, Вознесенском, а, в сущности, ничего не знаем друг о друге, ничего.
— Неделю назад отнес в больницу кипу журналов, — говорит Кирилл сдавленным шепотом, — думал, на месяц ему хватит, а он прочел в три дня. Не мог без дела сидеть. Просил принести еще, да пока я прособирался…
Повизгивая тормозами, рядом с нами останавливается тупорылый УАЗ. Из крытого брезентом кузова выпрыгивают, покряхтывая, музыканты, в руках у них футляры и чехлы с трубами, барабан.
— Жмурика скоро понесут? — весело спрашивает один из них, с бледными, почти белыми глазами.
— Потише, похороны ведь… — удерживаю я его за локоть.
Он меряет меня наглым, ощупывающим взглядом, улыбается:
— Да?
Так и хочется врезать по его припухшей физиономии! Я даже слышу хруст, с каким мой кулак прилип бы к его широкому вдавленному носу, и, чтобы не ударить, засовываю руку в карман.
Дождь становится мельче и теперь не лупит отлитыми в пули каплями, а моросит. Двор полон народа.
Четвертый час, пора выносить.
Пожилая расторопная женщина в черном раздает нашим девчонкам венки. Худой белобрысый подросток получает малиновую подушечку с орденами и медалями и страшно этим доволен: разглядывает, гладит пальцем холодное серебро наград. Ребята, топтавшиеся у подъезда, соседи Кирилла, входят в подъезд, и через несколько минут гроб, плавно покачиваясь, выплывает на их плечах во двор.
Из подъезда выводят мать Кирилла. Выстраиваются с венками наши девчонки. Двое мужчин поднимают крышку гроба и, просунув под нее головы, спрятавшись от дождя, несут вперед. Пронзительно и надрывно звякают медные тарелки, эхом отзываются закрученные улитками трубы. Стараюсь сморгнуть набежавшие на глаза слезы и морщусь: тенор фальшивит с первых же тактов. Мне почему-то кажется, что фальшивит, назло мне, тот музыкант с поломанным носом, хотя я прекрасно вижу, что он играет на кларнете, огромной черной пиявкой присосавшемся к его губам.
Процессия выходит со двора, пересекает бульвар, сворачивает на проезжую часть улицы. Кирилл догоняет мать и втискивается между нею и высокой статной женщиной — какой-то родственницей. Оглядываюсь назад. Несмотря на дождь, народу много, и многие застигнуты врасплох — без зонтов, без плащей. Но идут.
Около меня появляются Миша и Славик.
— Сменить бы, — говорит Славик и кивает на ребят, что несут гроб.
Мы выбираемся из толпы. Гляжу на Кирилла — лицо его мокро, взгляд тусклый, невидящий. Подхватываю ладонью тяжелое дно гроба, дышу в чей-то затылок:
— Давай подменю. — Дыхание, отталкиваясь от затылка, влажным теплом возвращается к моим губам.
Гроб шатает, нас со Славиком заносит, похоже, мы решили развернуться и отнести покойника назад, домой.
— В ногу идти надо, — советует Сережка.
Идти в ногу гораздо легче, гроб плотно упирается в плечо. Оказывается и в этом деле нужен опыт.