Когда я возвращался с одного из этих блужданий, случай помог мне осуществить совет доктора Б. Так как было уже довольно поздно — почти уже наступила ночь, — то вместо возвращения в свой павильон я по ошибке направился к павильону, расположенному слева от моего. Я уже сказал, что эти павильоны были совершенно похожими друг на друга, так что моя ошибка была вполне простительна. Итак, нимало не задумываясь, я толкнул дверь прихожей, а также дверь, которую я считал дверью в мою гостиную. Едва только я переступил уже темный порог, как был встречен раскатистым смехом, и в то же время быстро повернутый коммутатор поставил меня лицом к лицу с обладателем бороды веером и фавновского лица, который, по-видимому, играл роль зачинщика в маленькой группе моих соседей по павильону… Не успел я раскрыть рот, чтобы извиниться, как он обратился ко мне со следующими словами:
— Боже мой, господин сосед, столько времени мы уже живем рядом, и лишь случаю мы обязаны знакомством с вами, но, клянусь, от этого вы не являетесь менее желанным гостем у нас! Мы были несколько удивлены, господин Пустынник, что вы так гнушаетесь нашим обществом. Право же, оно не заслуживает такого презрения. Мы каждый день собираемся друг у друга побалагурить и обменяться кое-какими мыслями по-приятельски. Скучно, не правда ли, всегда быть одному? И потом, как говорит старая пословица, «чем более сходишь с ума, тем более веселишься». Итак, решено: до завтра. Я вас представлю г-дам Леону Дюрану, маленькому смугляку, Нестору д'Эрмийи и Антуану Жильяру. Что же касается вашего покорнейшего слуги, то имя его Анри де Вогур. А ваше?
Я назвал свое имя. Г-н де Вогур все время поглаживал свою бороду веером и смотрел на меня с лукавым видом, когда я прошагивался с ним, пообещав ему не опаздывать на свидание. При таких обстоятельствах мне было трудно отклонить приглашение и отказаться завязать знакомство с моими соседями. На другой день возвратился доктор Б., и я рассказал ему о вчерашней встрече. Он выслушал меня рассеянно, вид у него был серьезный и озабоченный. Однако он одобрил меня. Я попросил его сообщить мне что-нибудь об этих господах. Анри де Вогур был беарнский дворянин, страстный охотник, кутила и бабник. Леон Дюран служил комиссаром на пароходах, обслуживающих Ближний и Дальний Восток. Нестор д'Эрмийи, бывший адвокат, и Антуан Жильяр, инженер, дополняли квартет. Доктор прибавил:
— Вы увидите, вы увидите сами. И я убежден, что эти господа вам очень понравятся.
Тут он повернулся, извинившись, что ему нужно заняться новым пансионером, привезенным им из Парижа.
Первое собрание того, что эти господа называли между собою «Клубом добрых соседей», не представляло ничего замечательного. Антуан Жильяр почти все время молчал. Нестор д'Эрмийи, хотя и бывший адвокат, оказался немного заикою. Наиболее симпатичными мне показались Леон Дюран и Анри де Вогур. Вогур был не лишен некоторой дурашливости, довольно грубой, но он производил впечатление славного парня. Леон Дюран говорил цветистыми сентенциями в восточном вкусе. На мой вопрос, много ли он путешествовал (вопрос этот вызвал у Анри де Вогура взрыв хохота), он ответил мне утвердительно. Тут Нестор д'Эрмийи и Антуан Жильяр улыбнулись. Леон Дюран посетил Индию, Китай, Аравию. Он бывал в Мекке. При этом утверждении мне показалось, что Анри де Вогур постучал пальцем по лбу. Посидев некоторое время, я распростился и ушел, унося от этого собрания какое-то неопределенное странное впечатление.
На другой день я встретился с Анри де Вогу-ром, когда тот шел от эконома. Заметя меня, он сделал мне дружеский знак, а поравнявшись со мною, бесцеремонно взял меня под руку. Глаза его лукаве щурились; все лицо его старого сатира было насмешливо.
— Знаете ли, дорогой сосед, когда вы ушли, у нас произошел горячий спор по поводу вас. Дюран утверждал, что вы знаете, а я настаивал, что нет. Тогда я решил поставить вас в известность, если понадобится, и по вашему лицу я вижу, что это не бесполезно. Какого вы мнения о г-не Леоне Дюране?
Этот вопрос немного удивил меня. Я не думал ничего особенного о г-не Леоне Дюране и ответил просто, что г-н Леон Дюран кажется мне очень интеллигентным. Услышав это заявление, Анри де Вогур выпустил мою руку, чтобы нахохотаться вволю:
— Эка вас угораздило сказать, соседушка! Интеллигентный, интеллигентный, — я не сомневаюсь в этом, но заметили ли вы, что тот, кого вы называете Леоном Дюраном, есть не кто иной, как Магомет? Разве вы не обратили внимания на этот оливковый цвет кожи, на арабскую наружность и на путешествие в Мекку? Среди нас, сударь, живет, или, вернее, оживает, Магомет. Леон Дюран есть перевоплощение Магомета.
Произнеся это откровение, г-н де Вогур напустил на себя выражение неописуемой жалости и все время искоса посматривал на меня, чтобы видеть, какое впечатление произвели его слова. Я не сплоховал и самым естественным тоном спросил его:
— Но если г-н Леон Дюран — Магомет, то кто же, в таком случае, г-н д'Эрмийи?
Г-н де Вогур пренебрежительно пожал плечами:
— Г-н д'Эрмийи? Он убежден, что он — Цицерон. Не обольщается ли он, однако? Что касается г-на Антуана Жильяра, то вы видите в его лице Дени Папена, изобретателя знаменитого «котла».
Г-н де Вогур снова приблизился ко мне, поглаживая бороду. Его фавновская физиономия изображала ликование. Потом тон его голоса стал интимным и конфиденциальным:
— Вам излишне, конечно, говорить, что эти несчастные заблуждаются, как Дени Папен, так и Цицерон с Магометом. Перевоплощение, подлинное перевоплощение здесь есть только одно, и этим единственным перевоплощением являюсь я. Ну-ка, посмотрите хорошенько и скажите откровенно, на кого я похож. Ну-ка, ну-ка! Да смелее же, черт побери!
Он повернулся лицом прямо ко мне. Эта маска весельчака и гуляки, эти сощуренные глаза, эта борода веером… Вне всякого сомнения, лицо г-на де Вогура и портреты доброго короля Генриха IV представляли некоторое сходство, может быть, просто сходство двух уроженцев Беарна. Г-н де Вогур оборвал мои размышления:
— Да, на Генриха IV, черт возьми, на Генриха IV, коего, сударь, я являюсь живым и подлинным перевоплощением!
Г-н де Вогур сохранял некоторое время свою царственную и исторически верную позу, а затем сказал мне:
— Я вам как-нибудь расскажу, почему я здесь и что я здесь подготовляю. День «курицы в горшке» снова наступит, и вы будете одним из наших. Что же касается этих милых людей, воображающих, будто они Магомет, Цицерон и Дени Папен, то бесполезно спорить с ними, не правда ли? Не мешайте им говорить, когда они будут объяснять вам свою двойственную личность. Зачем причинять им огорчение: они верят в свою выдумку, несчастные! Впрочем, признаюсь вам, что, кроме Магомета, они не очень умны. Все же я убежден, что у вас установятся с ними наилучшие отношения. Что же касается наших с вами отношений, то они будут великолепными.
И Генрих IV, дружески похлопав меня по плечу и произнося свою историческую божбу, удалился вместе с г-ном Анри де Вогуром.
Г-н де Вогур не лгал. Эрмийи — Цицерон, так же как и Дени Папен — Жильяр не блистали умом. Один только Магомет, как это признавал Генрих IV, не был лишен ума. Комиссар на пассажирских пароходах, он много поездил и немало сталкивался с людьми всякого рода. Несомненно, в Индии он познакомился с теориями перевоплощения, вторичного изживания прежних жизней. Этот вздор, вероятно, вскружил ему голову. Его путешествие в Аравию было последнею каплею, и в Мекке он стал Магометом. Я не чувствовал никакого желания вступать с ним в спор по поводу его фантазий, так же как не испытывал желания разуверять милейшего г-на д'Эрмийи и г-на Жиль-яра, этого скромного и молчаливого человека, не очень гордящегося тем, что, в качестве Дени Папена, он изобрел паровой котел. Г-н д'Эрмийи был более словоохотлив. Его иногда застигали за разучиванием цицероновских периодов и за декламациею, громовым и заикающимся голосом, знаменитого обращения к Каталине: «Quousque tandem abutere patientia nostra, Catilina!»