Поскольку вопрос адресовался ему, Андрею ничего не оставалось как отвечать:
– Ну да. Нормальный ход ассоциативной памяти. Мы ведь в жизни редко вспоминаем о чем-то в четкой последовательности: одна деталь цепляет другую, каждая вызывает свой образ, и логически они не связаны – это вполне естественно.
– Нет уж, надо как-то попроще.
Андрей поморщился.
– Теперь вот тут – вы пишете: «если какая из ее красавиц упрямилась, ленилась вставать, то она могла и помочь им, голубушкам, подняться». Ну не все ж они красавицы – сказали бы просто: «подруг-доярок».
– Каких доярок? – насторожился Андрей. – Там ведь о коровах речь идет.
– О коровах?.. – Камила Павловна смутилась, зашевелила губами над страницей. – Да, верно… Тут я что-то… напутала…
Нуднейшее действо продолжалось. Лошакова засыпала его своими замечаниями одно нелепей другого, а он с тоской мечтал, чтоб эта экзекуция поскорей кончилась.
– Итак, что нужно сделать, – наконец подытожила она свои требования: – Полнее раскрыть характер героини, взаимоотношения с родителями, с женихом, чтобы читатель видел, как формировались ее лучшие качества…
– Знаете, Камила Павловна, – не выдержал Андрей, – мне кажется, если выполнить все ваши пожелания, то это уже целый роман получится, а я писал живой, динамичный рассказ, где действие быстро развивается, – все эти подробности ее семейной жизни мне просто не нужны. И потом, – вспомнился ему кстати сосед-рецидивист, – совсем не обязательно, чтобы самые благотворные домашние влияния неизбежно создали положительный, так сказать, характер. Был у меня сосед – из своих тридцати девяти лет восемнадцать провел за решеткой, а его родной брат – доктор наук, интеллигентный человек, с незапятнанной репутацией... Росли в одних и тех же условиях, воспитывались вместе, а результаты, как видите, совершенно противоположные. Значит, одни условия воспитания не делают человека таким, а не иным.
– Опять эта ваша строптивость! – всплеснула руками Лошакова, – не зря я сомневалась, говорила Суперлоцкому, когда он мне вас рекомендовал… Жаль, что вы у нас работаете, – досадливо вырвалось у нее без всякой видимой связи с предыдущим.
Затем разговор превратился в невразумительную перепалку. Заразившись, что ли, лошаковской раздраженностью, он незаметно принял ее тон – с той разницей, что она едва ли не вопила, а он все же не утратил сдержанности. Андрей так ни в чем и не согласился с ней, лишь попросил, чтобы все свои замечания она изложила письменно, в форме редзаключения.
– Ладно, будет вам редзаключение! – обещание прозвучало как угроза. И Лошакова рванулась вон из авторской.
Когда Андрей, уложив папку в портфель, в тоскливо-подавленном настроении побрел к выходу, у дверей редакции сокрушенно-растерянная Лошакова жаловалась Цибуле:
– Василий Иванович, дверь захлопнулась, а ключ внутри остался. Что же делать?
Цибуля чесал в затылке и туповато глазел на дверь…
15
Как выяснилось наутро, проникнуть в редакцию Лошаковой с Цибулей удалось хирургическим, так сказать, путем: выбив стекло в верхней филенке двери, а затем с малярных козел надавив линейкой на клапан замка изнутри. Андрей слегка позлорадствовал по этому поводу и положил свою рукопись на стол Лошаковой, которая в коридоре делилась с Монаховой своими переживаниями. А вскоре неожиданно заявился Казорезов, до этого обретавшийся в какой-то творческой командировке. Он расположился в кресле у окна и принялся живописать свои командировочные впечатления.
Оказывается, он два месяца мотался по чабанским районам края, собирая материал для нового романа о сельских тружениках. Вещал он сбивчиво и захлебываясь, перепрыгивая с пятого на десятое, распуская и собирая веер морщин на лбу. В его речи проскакивали кое-какие лю-бопытные подробности – заинтересовало Андрея упоминание о неком чабане, имеющем личные пастбища, где выгуливались тысячные стада, как принадлежащие ему самому, так и предназначенные для головки районного начальства. Из рассказа Казорезова выходило, что часть доходов отстегивалась и кое-кому из апкомовцев, что обеспечивало полную безопасность хозяину-миллионеру.
– Но об этом я писать не стану, – хитро осклабившись, завершил устную новеллу Казорезов, – я знаю, о чем нужно писать.