Андрей тем временем попробовал выяснить, пользуясь присутствием их обоих, какое же решение принято по его докладной:
– Никифор Семенович, вот, кстати, пока Камила Павловна здесь, могу я узнать, что будет с моей рукописью?
– Я сделал Камиле Павловне замечание за нарушение нормативных сроков. В ближайшее время она вам даст ответ.
Андрей скептически улыбнулся.
– Так я могу идти? – спросил он, – надо же готовиться в командировку?
Лошакова встревоженно посмотрела на директора.
Тот замялся, потом кивнул.
– Идите, Андрей Леонидович, старайтесь держать себя в рамках – не надо обижать Камилу Павловну.
– Её обидишь, – пробурчал себе под нос Андрей и, брезгливо передёрнув спиной, направился к двери.
8
Трифотина с хищной жадностью набросилась на Андрея с расспросами – видно было, что она изнывает от любопытства.
– Что там, начальница наша, директору наябедничала? Что там у вас с ней стряслось?
Андрей с неохотой вкратце рассказал, из-за чего вскипятилась Лошакова.
Трифотина сочувственно зачмокала.
– Ай-я-яй, какая наша девушка заботливая! Вы ж понимаете – у неё только нужные авторы в почёте. Был Бекасов здоров – такая уж понимающая, участливая, а как со счетов списали – зачем он ей нужен, какая с него прибыль? Вы её ещё не знаете, Андрей Леонидович, – она без шкурного интереса никому помогать не станет. Ну, а директор небось её защищал?
– Да так… – неопределённо промямлил Андрей.
– И всегда будет на её стороне! Она же тут главный человек в издательстве, шахиня, без неё что директор, что главный – ни одного вопроса решить не могут. Она да ещё Зоя Ивановна.
– А почему ж так? – с более активным интересом спросил Андрей.
– Ну, Зоя Ивановна – понятно: у нее апком за плечами, а наша девушка… У неё, во-первых, папочка, профессор кислых щей…
– Какой профессор?
– Да Бельишкин, Пал Матвеич.
Андрей не поверил своим ушам:
– Тот, что монографию об Индюкове у нас издал?
– Не только об Индюкове. Он у нас всех классиков отпортретировал.
– И он отец Лошаковой?
– А вы не знали?
– Понятия не имел!
– Потому и все классики за неё горой. Особенно Самокрутов – самый щедрый покровитель был.
Андрей слушал Трифотину всё с большим любопытством, а та и сама увлеклась, просвещая его:
– Он раньше когда приедет – так весь Провинциздат трепещет, директор с Цибулей шлейф за ним носят, а она его на вокзале встречает, расфуфыренная, намазанная, с цветами, с тортом, – первая фрейлина классика… Вы думаете, к нему ещё кто-нибудь в поместье ездил редактированием заниматься? Вы думаете, квартира у неё откуда, муж её почему бросил? Где уж вам с ней тягаться, Андрей Леонидович!
– Так, значит… – не вполне ещё веря услышанному, пробормотал Андрей.
– Э-э-э, Андрей Леонидович, вы ещё ничего не знаете – у нас тут такая клоака («Второй раз за сегодня это слово, кто же это ещё так высказался? А, Сырнева!»)…
– Да-а-а… – протянул Андрей.
Неужели и правда – она, сравнительно ещё молодая женщина, а прежде ведь ещё моложе была – и с мерзким старикашкой, одной ногой в могиле стоящим, он ведь и тогда, когда Андрей его впервые увидел (Сколько лет с тех пор? Десять?) – и тогда уже ходячим трупом выглядел… Но чего не вытерпишь ради комфорта, денег, ради возможности топтать других, чувствовать свою власть!.. Так вот, оказывается, чем объясняется особое положение Лошаковой в Провинциздате – значит, и впрямь: не ему тягаться с этой «шахиней». Ну что ж, пусть он обречён на поражение – разве из этого следует, что надо сдаваться без боя. И неужто ум, талант, культура – так неотвратимо бессильны перед тупостью, подлостью, лицемерием, бездарностью, ложью?!. Может быть, – но лишь на узком временном отрезке, иначе мир вернулся бы уже в пещеры, а коли так – посмотрим!..
Пришёл с перерыва Туляковшин и, увидев на полу обломки телефонного аппарата, молча принялся за ремонт.
Вскоре после него в дверях возникла незнакомая фигура, встреченная радостным чмоканьем Неониллы Александровны:
– Анатолий Васильевич, уже принесли? Какой вы молодчик!
Посетитель напористо прошагал к её столу и стал вынимать из висящей на плече потёртой чёрной торбочки пачки машинописных страниц. Он был невысок и подтянут, одет в отечественные джинсы и светлую футболку – молодёжный ансамбль, хотя лицо указывало на возраст вполне солидный. Весь он был напряжён, как закрученная пружина, что выдавали слегка подрагивающие туго сведённые брови: чувствовалось, что редакционная обстановка стесняет его и он попал сюда ненадолго и лишь по необходимости.