Когда заглушили росток несчастного журнала, распущенная его редколлегия распустилась еще пуще и организовала утонченную литературную студию, где продолжалось пиршество вольного разума. Чего только не раскручивалось на этой непредсказуемой литстудии: от годового обзора «Современного мира» (как раз в ту пору его разгоняли) до штудий по серебряному веку; от обсуждения творений пишущих студийцев до просветительских докладов на сомнительные темы (Андреев – об экзистенциализме, с последующим отчетом о нем в стенгазете, озаглавленным «Европа, вынесенная за скобки»)…
Поначалу никто не вмешивался в их веселую и раскованную возню. Собирались в крошечной аудитории под чердаком, потрясали эрудицией восхищенных младшекурсниц, спорили до одури, подогревая себя батареями дешевейшего красного портвейна «Рубин» (0, 97 рубля в крепком варианте, 1,02 – в «сладком»)… Однако вскоре начальство заподозрило что-то неладное и подключило к студии своего человека. Тот, впрочем, оказался малым безобидным и покладистым, ничего им не навязывал, но исподволь старался разбавить достаточно узкий и элитарный круг студийцев «свежими силами». Их мощнейший наплыв случился как раз в день обсуждения Андреевых стихов, когда на филфак вдруг заявилась приглашенная втихаря куратором группа заводского литобъединения из соседнего города. Уровень гостей оказался умопомрачительным. В полнейшем недоумении выслушав Андреево чтение, они выпустили на трибуну какого-то не то слесаря, не то токаря, и тот возмущенно затараторил: да вы что, ребята, да что это за стихи такие, в каком мире живет автор? Где у него славные дела рабочего класса, тружеников наших великих строек?.. Да надо дать такому поэту лопату в руки – пусть поработает, узнает жизнь, а потом уже пишет… (Из таких рабочих поэтов, кстати, и вырос костяк Провинцеградской писательской организации.)
Вершиной подвигов студии – и финалом ее существования – стало празднование восьмидесятилетнего юбилея Пастернака. Изящный профиль-силуэт поэта с датами жизни, вывешенный на входной двери факультета, привлек на заседание студии массу гостей с мехмата и физфака…
Переполненная до краев аудитория; массивная свеча красного воска на столе, воплощающая ту, о которой читал стихи Андрей, озаренный колеблющимся пламенем; завороженное молчание публики… И в завершение – бессвязный лепет насмерть перепуганного деятеля из парткома, пытавшегося дать «политическую оценку» происходящему и дружно ошиканного студенческой массой…
Другу-критику эта история стоила аспирантуры; Андрея пихнули в распоряжение министерства обороны, отправившего его в двухлетнюю ссылку: сначала на Кавказ, а затем в сибирскую тайгу…
При всей разнице судеб и темпераментов, вопреки расстояниям, их дружба не осталась в славном прошлом. Академическая целеустремленность одного так не сочеталась с мальчишеской безалаберностью и бесшабашностью другого! Друг строго ограничил круг своих интересов чисто профессиональными, стремился к сознательной зашоренности – Андрей разбрасывался во все стороны, жадно ища все новых и новых впечатлений. Один упорно шел вглубь – другой безудержно размахивался вширь. Друг имел склонность к учительству и даже проповедничеству – Андрею неинтересно было наставлять кого-то: его одолевала жажда новизны для себя. Протаптывая литературные тропы, друг всегда шел ведущим – Андрея вполне устраивала роль ведомого…
Но при всех различиях жизненного склада они почти абсолютно совпадали во всем, что касалось литературы, без зазоров сходились во вкусах и пристрастиях и понимали друг друга с полуслова. Да и осмысление самой природы общества, в котором они жили, было у них близким, как и того, что вслух об этом говорить можно только с глазу на глаз…
2
Когда Андрей наконец вырвался из провинциздатского террария на волю, в первый момент даже уличный воздух показался ему живительным озоном. Конечно, эта иллюзия быстро развеялась: Конноармейская улица, изнанка города, перегруженная магистраль, забитая многотонными самосвалами, автобусами и прочей изрыгающей ядовитые газы машинерией, и всегда-то вызывала у пешехода потребность в респираторе, а уж сегодня ее распаренная изнурительным зноем атмосфера заставляла экономить на вдохе и отыгрываться на выдохе. При таком способе газообмена с окружающей средой долго продержаться не удалось бы, и Андрей постарался скорее скрыться в более пригодных для жизни кварталах.