Однако это не привело к изменению режима наибольшего неблагоприятствования. Издав обещанную книжицу, идеологи посчитали партийную задолженность погашенной – после чего доступ в Провинциздат и на страницы «Подона» был Мэтру заказан. А робкие попытки вступить в Союз пресекались на начальных этапах громоздкой системы приема. И это невзирая на регулярные публикации в центральных журналах и вопреки рекомендациям столичных знаменитостей. Но, как выразился когда-то по сходному поводу Самокрутов: «Столица нам не указ!»
Теперь же, как выяснилось, над опальным поэтом собралась новая гроза…
5
Мэтр обитал в дряхлом пятиэтажном доме на Пресного, усаженной столетними акациями, которые, впрочем, вряд ли могли служить достаточным звуконепроницаемым фильтром от трамвайного грохота.
Подъезд с висящей на одной нижней петле дверью ударил в нос аммиачным конденсатом, происходящим, похоже, не только от представителей кошачьих. По заплеванной, усыпанной окурками и шелухой от семечек лестнице с облупленными стенами в пятнах сажи друзья поднялись на третий этаж. Хозяин встретил их в полутемной прихожей, радостно поприветствовал, пожал руки и велел проходить не разуваясь.
В просторной и светлой, с высокими потолками гостиной Андрей увидел еще двоих гостей. В одном он узнал Валентина Васильева, бегло знакомого по редакции «Подона» той поры, когда Андрей пробавлялся писанием рецензий для Суперлоцкого; Васильев ведал тогда в журнале публицистикой. Не раз они встречались и в Провинциздате, куда тот приходил к своему постоянному редактору Туляковшину. Васильева можно было назвать литератором-многостаночником: начинал он как поэт, продолжал и сейчас выпускать стихотворные сборники, однако в последние годы сосредоточился на изучении революционной истории края, а собранный в архивах богатейший материал использовал для сочинения беллетристических, с достоверной бытовой фактурой романов о подонских революционерах-подпольщиках 1905 года.
Второго, самого старшего в компании, Андрей раньше видел только на фотографиях, но узнал сразу: это был не кто иной как Дед.
Несколько смущенный обществом малознакомых людей, Андрей поначалу чувствовал себя скованно. Но все держали себя по отношению к нему дружелюбно и на равных, а когда расселись за столом, откупорили сосуды с веселящими напитками, коим компактное расположение в центре стола и разномастные этикетки придавали сходство с цветочной клумбой, он и вовсе почувствовал себя среди своих.
– Откуда такое изобилие в стране сухого закона? – с шутливым восхищением спросил друг, добавляя к набору принесенную «Плиску».
– Места знать надо, – в том же тоне ответствовал Мэтр.
Друг принялся живописать собственные только что приобретенные познания в насущном вопросе, а хозяин тем временем наполнял бокалы и тарелки. Андрей же рассматривал обстановку. Паркетный пол, похоже, никогда не знал ни лака, ни мастики; квадратный стол, накрытый линялой клеенкой, вероятно, появился тут в допотопные времена; прочая меблировка вообще не замечалась, если и наличествовала; зато стены, от пола до потолка, были заставлены книжными стеллажами, а простенок между окном и дверью на балкон занимала портретная галерея классиков ХХ века – тех легендарных мастеров потаенной литературы, близость к которым выставлять напоказ даже сейчас было неприкрытым вызовом официальным вкусам.
После первого бокала друг спросил Мэтра о последствиях доносительской статьи в «Киянке».
– Кажется, решили спустить все на тормозах, – Мэтр натянуто улыбнулся и сделал глоток сухого вина. – Сегодня ректор вызывал на беседу. Сказал: продолжайте спокойно работать.
– Да, похоже, времена и впрямь начинают меняться, – заметил Васильев. – Но некоторым ох как трудно в это поверить. На последнем собрании в Союзе Бледенко радостно орал про тебя: «Наконец-то его вышвырнут с работы!»
Мэтр брезгливо поморщился и спросил:
– Говорят, он уходит с председательского поста?
– Это он уж сколько лет обещает! Мокрогузенко ждать заморился.
– Неужели нет более достойных кандидатов на смену?
– Кто ж их, достойных, утвердит, даже если и выберут на собрании? И выбирать-то особо не из кого. У Золотарева теперь, после той истории с плагиатом, репутация подмочена. Есть фигура, которая всех бы устроила, – Коля Мурый. Он так себя сумел поставить, что у него со всеми хорошие отношения.