Голоса сидящих за столом слышатся не всегда внятно, но не из-за их косноязычия – просто внимание у Андрея рассеяно. Он попытался сосредоточиться.
– …котлеточником, – уловил он непривычное слово в рассказе Деда.
– Кем-кем? – переспросил Андрей, пытаясь понять, о чем идет речь.
Дед доброжелательно взглянул на него и повторил:
– Котлеточником. Так называли арестованных, которых несколько дней не кормили, а потом вызывали на допрос и в их присутствии со смаком уминали свежие котлеты. Когда от невыносимо вкусного запаха узник пускал голодную слезу, его обещали угостить такими же, если он чистосердечно раскроет следствию все известные ему фамилии и адреса агентов вражеских разведок.
– И кто таким был? Я, кажется, пропустил начало рассказа.
– Да у нас тут о Самокрутове речь зашла, – объяснил Мэтр. – В тридцать седьмом, когда посредством взаимных доносов основная масса Провинцеградской писательской организации благополучно друг друга пересажала, Самокрутов прославился как котлеточник. Он же и Владимира Дмитриевича посадил.
– Ну, это мне точно неизвестно, – мягко возразил Дед. – Хотя, по логике вещей, весьма вероятно. Ведь меня взяли через две недели после него. А он был моим преподавателем в пединституте.
– Но зато доподлинно известно, что именно Самокрутов на пару с Индюковым состряпали донос, когда Владимира Дмитриевича выдвинули на государственную премию. Как раз в пору борьбы с космополитами. Обвинили в том, что он скрывает свое иудейское происхождение.
– Да, – вздохнул Дед. – Это я знаю с полной достоверностью. От Форсонова. Он-таки заступился тогда за друга детства; вспомнил, как вместе куличи святили. Премии, правда, я так и не получил.
– А как вы вообще к Самокрутову относитесь? – осмелился вставить занимающий его вопрос Андрей.
Дед почему-то смутился.
– Как я могу к нему относиться, Андрей? Ну, разумеется, считаю полной бездарностью как писателя. Он всегда был средней руки газетчиком провинциального замеса. А его последние вещи вообще читать стыдно, особенно эту «Материнскую долю» – сплошные сопли-вопли, и ни одного живого человеческого слова.
– Поразительно, что даже после того случая с премией, – вернулся к прерванной теме Мэтр, – Самокрутов продолжал считать Владимира Дмитриевича своим другом. Именно его позвал на выручку, когда самого припекло хуже некуда. Расскажите, – предложил он Деду. – Пусть молодое поколение знает все о своих героях. Тут же этим славным именем улицу собираются назвать в нашем городе. Или уже назвали?
– Назвали, – подтвердил Васильев.
– Да история-то уж больно скабрезная, – поморщился Дед, – ну да ладно.
8
– Это было в тот год, когда Самокрутову присудили государственную премию… – начал Дед.
– Ту, что вам не дали? – перебил Андрей, которому хотелось поглубже вникнуть в повествование.
– Нет, – улыбнулся Дед. – Моя история позже случилась. Премии ведь каждый год присуждали. И вдруг вскоре после оглашения списка лауреатов приходит он ко мне и дрожащим голосом взывает о помощи. Что такое? «Володя! Я стал жертвой гнусной клеветы! Меня шантажируют, убить хотят! На тебя вся надежда…» Оказывается, в прокуратуре завели на него дело о растлении малолетних. Как я потом узнал, хода делу поначалу не давали, ждали, по-видимому, руководящих на сей счет указаний. Но тут на практику в прокуратуру попадают трое студентов-юристов…
– Да-да, – вставил Мэтр. – Они у меня учились: Угроватов, Скрынник и Потапова. Первого из них мы имеем удовольствие регулярно лицезреть по телевизору. Он ведет передачу «Торжество юстиции».
– Ну вот, – продолжил Дед, – молодежь заинтересовалась таким пикантным делом, тем более касающимся прославленного писателя. Стали копать. Обнаружили, что началось все с показаний кладбищенского сторожа. В какой-то склеп регулярно приводил малолетних девочек некий щупленький тип – с жидкими усишками, в очках, в шинели и полковничьей папахе. Не узнать Самокрутова по этому описанию было невозможно. Студенты установили за ним слежку. И отсняли целую пленку уличающих фото. Ну, а дальше затеяли незамысловатый шантаж. Пошли к нему, предъявили фото и потребовали выкуп. В размере той самой премии. Лауреат, естественно, наложил в штаны, запаниковал – и кинулся к своим друзьям в соответствующий орган: спасайте! Там ему велели назначить срок вымогателям, а они, мол, будут на страже. Но то ли он не вполне им доверял, то ли слабо соображал от страха, – стал просить меня, чтобы я был в этот момент у него для подстраховки. «Ты же бывший кузнец, артиллерист-фронтовик, с тобой мне никто не страшен…» В общем, подпустил елея. Привел к себе домой, вооружил пестиком от ступки и спрятал в шкафу…