Но прежде чем обратиться к ней, раскроем важную статью бюджета редактора, игравшую бодрящую роль в оплате его пыльного труда.
Помимо ежемесячной зарплаты, квартальных и годовых премий, редактор имел право раз в год выступить в качестве так называемого составителя. Эта работа приравнивалась к авторской, хотя и оплачивалась по более низким, чем за оригинальные произведения, расценкам, ибо составитель создавал новую книгу из уже существующих произведений. Например, коллективный сборник молодых прозаиков, в котором Трифотина напечатала рассказ Андрея. Соорудить такой сборник – дело довольно трудоемкое: отобрать из множества претендентов подходящих, скомпоновать их тексты в едином тематическом русле. Другое дело – когда сборник готовился из уже проверенных, так сказать, временем ингредиентов. Тут работа требовалась чисто механическая: посредством клея и ножниц. И Андрею досталась именно такая: для серии «Школьная библиотека» – малюхонькая брошюрка из трех рассказов Станюковича, объемом всего-навсего три печатных листа. (Разъясним в скобках для непосвященных. Печатный лист – это единица измерения текста, насчитывающая сорок тысяч печатных знаков, к последним же относится любой типографский значок – буква, цифра, знак препинания, а также пробел между словами. В описываемую докомпьютерную эру печатный лист умещался приблизительно на 22–23 машинописных страницах.)
В оценке редакторского труда главным был тот же показатель, что и для сочинителей, – валовый. Ежемесячное нормозадание составляло 7 печатных листов поэзии, либо 9 листов оригинальной (в смысле не печатавшейся ранее) прозы, либо 15 листов переизданий. За выполнение этой нормы редактор получал зарплату. Составление же оказывалось приработком – и немалым, когда книга имела солидный объем. Трехлистовая, что поручили составить Андрею, разумеется, барышей ему не сулила. Ну да ладно: он пока в статусе начинающего, а принцип чур за новенького штука общепринятая, и пусть его; да и работы-то, по правде говоря, особой не требуется: слепил вместе три рассказика, вычитал расклейку, исправил кое-какие типографские опечатки – и готово. Но все-таки любопытно: а как с этим составительством у его коллег по редакции?
Задавшись этим вопросом, он и пролистал журнальчик учета авторских договоров. У всех, включая начальницу, годовой объем составительства оказался примерно одинаковым – по пятнадцать листов. Аж в пять раз больше, чем у него! Ну что ж – все они с большим стажем, возражений нет. Но на одной из страничек взгляд Андрея зацепился за еще одну знакомую фамилию – Бельишкин. Как он недавно узнал, она принадлежала отцу Лошаковой. Причем значился он в журнале не как составитель, а как полновесный автор десятилистовой книги «Стремнина классовой борьбы», воспевающей, как и следовало ожидать, любимого им мастера исторического пера Индюкова. Еще, стало быть, гонорар за десять печатных листов в семейную копилку – да не по составительским, а писательским расценкам. А вот та же фамилия мелькнула снова, только теперь в женском роде – Бельишкина Раиса Павловна – составитель сборника публицистических статей и очерков «Котлоатом – любовь моя!» – двенадцать листов. Наверняка тоже какая-нибудь родственница старшего редактора; судя по отчеству, – возможно, сестра. Это что ж получается?.. Семейный подряд? Или промысел?.. Помнится, что-то ему и Сырнева на сей счет втолковывала. Но он в тот раз особенно не вникал в ее сумбурный монолог.
Андрей спросил ее: что там она рассказывала о сестре Лошаковой? Вероника Сергеевна подтвердила его догадку – и с жаром обладателя тайного знания добавила:
– Да вы думаете, Лошакова одна такая, Андрей Леонидович? На этом сочном лугу вся головка провинциздатская пасется. Дочка Зои Ивановны, жена Цибули, сын Викентьевой… всех и не упомнить.
– Что-то я в журнале учета таких фамилий не встречал, – усомнился Андрей.
– Так у родственников же другие фамилии! Цибулиной жены – Урчанская, монаховской дочки – Капустина…
Вот оно что!.. Ну конечно – как же он сам-то не сообразил?
После разговора с Сырневой Андрей еще раз скрупулезно просмотрел столь занимательный журнальчик – и не единожды встретил там названные Вероникой Сергеевной имена.
Итогом его разысканий стал список постоянных участников семейного промысла, куда, помимо Лошаковой, вошли многолетняя партийная вожачка и серый кардинал Монахова, ее заместительница в партбюро и подчиненная по службе Викентьева, а также главный редактор Цибуля.
3
Вскоре после сделанного открытия Андрея пригласил для приватной беседы новый секретарь партийного бюро Тихон Тихонович Неустоев. Прежде они практически не общались: никаких точек соприкосновения не имели, если не считать того, что Андрей именно Неустоеву отдал докладную по поводу рукописи Казорезова. О Неустоеве Андрею было известно, что до прихода в Провинциздат тот служил редактором районки да еще выступал в местной прессе, в том числе и на страницах «Подона», с рецензиями на книги здешних письменников. Рецензиями, на вкус Андрея, стандартными и примитивными, типа: автор отразил то-то и то-то, а кое-что другое недоотразил и т. п. Тем не менее с десяток лет назад Неустоев входил в обойму подонских младокритиков, печатался в соответствующих сборниках и участвовал в выездных семинарах. Но, вероятно, давненько забросил это малоперспективное на провинциальной почве занятие и полностью сосредоточился на редактировании сельскохозяйственной литературы. Работал он не разгибая спины, окружающих почти не замечал, но, в отличие от вечного передовика Цветикова, за свою завидную усидчивость и прилежание поощрений не удостаивался; напротив, постоянно получал нарекания за пресловутую сверхнормативную правку.