– Разве не вы посылали письмо в Комитет?
– Никаких писем я никуда не посылал. Все, что я сделал, – это та самая известная вам докладная, а вы вокруг элементарного дела какую-то свистопляску закрутили!..
Неустоев схватился за голову.
– Я с вами больше не в состоянии разговаривать, Андрей Леонидович, – безнадежным тоном произнес он, упершись взглядом в поверхность своего стола. – Пусть Никифор Данилович сам с вами разбирается… И на черта мне это секретарство! – с тихим отчаянием он вяло стукнул кулаком по разбухшей от бумаг папке. – Тут работы выше крыши, а они…
Андрею стало жаль своего собеседника.
– Тихон Тихоныч, – мягко сказал он. – Вы же порядочный человек. К тому же литературный критик. Неужели вы сами не понимаете, что Казорезов – никудышний писатель.
– Да все они в нашем Союзе не Львы Толстые! – вскрикнул Неустоев. – Ладно, идите, – устало махнул он рукой и суетливо стал перебирать бумаги на столе.
4
Перед дверью своей редакции Андрей услышал доносящиеся изнутри возбужденные голоса. Войдя, увидел стоящего перед столом Лошаковой Кныша и уловил концовку его последней фразы:
– …опять, говорит, бодягу издавать придется. Да что это за отношение к писателю!.. – Заметив Андрея, Кныш указал на него пальцем: – Ага, вот и он сам. Что это за гадости вы говорили о моей рукописи? – в упор спросил он.
Андрей опешил. Ему не припоминалось, чтобы он устно отзывался о творениях Кныша, да и вообще делился с кем-то своими впечатлениями. Вероятно, молва экстраполировала его неосторожно произнесенные вслух оценки других сочинителей, а Кныш где-то от кого-то услышал и отнес на свой счет. Как бы там ни было, обычно меланхоличный и деликатный Фрол Фролыч оскорбился не на шутку, аж побагровел от возмущения.
– Да не употреблял я слово «бодяга», – запротестовал Андрей. – Все мои слова по поводу вашей работы сказаны в редзаключении. Больше ничего…
С редзаключением дело обстояло так. Сборник Кныша по уровню письма, безусловно, на несколько порядков превосходил нелепые опусы Казорезова, так что намерения отвергнуть рукопись Фрола Фролыча у Андрея не было изначально. Однако две новые повести на излюбленную автором лошадиную тему оказались достаточно сырыми, и в редзаключении Андрей предложил автору конкретные направления по доработке, хотя и существенной, но не требующей кардинального вмешательства в уже имеющийся текст.
– Давайте сюда это ваше редзаключение, – потребовал Кныш.
– Вот, пожалуйста, – протянул ему Андрей соединенные скрепкой машинописные листы.
Кныш, продолжая стоять между редакторскими столами, послюнявил пальцы, бегло пролистал страницы; заглянул в конец – и объявил, обращаясь к Лошаковой:
– Так, все ясно! Я иду к директору.
И направился к выходу. Лошакова кинулась следом. А через несколько минут туда же вызвали Амарина и Трифотину.
– Меня-то зачем? – возмутилась Неонилла Александровна. Она еще не успела убрать со стола банки и тарелки после обильного обеда и принялась суетливо заталкивать их в нишу стола и тумбочку, шурша обертками и роняя вилки с ложками.
5
Столы в кабинете директора располагались по привычному номенклатурному стандарту, образуя букву Т, где начальственный представлял собой перекладину, а остальные – восстановленный к ней перпендикуляр.
Лошакова с Кнышом сидели визави, но вполоборота к руководителю. Андрею с Трифотиной пришлось составить второй ряд: он сел позади Лошаковой, а Неонилла Александровна угнездилась за широкой спиной Фрола Фролыча.
Директор нервно жевал фильтр погасшей сигареты.
– Неонилла Александровна, вы читали редзаключение Андрея Леонидовича? – без предисловий начал он.
– Нет, – удивленно чмокнула Трифотина. – У меня и своей работы невпроворот.
– Тогда я попрошу вас прочитать сейчас, – тоном приказа произнес дир и ткнул злополучный документ за спину Кныша.
– Вслух читать?..
– Не надо вслух. Нам оно уже известно.
Пока Трифотина изучала пятистраничное Андреево сочинение, остальные сидели как в рот воды набрав и почти недвижно. Лишь директор попытался зажечь, не вынимая изо рта, окурок, обжег губы и с досадой кинул изжеванный фильтр в пепельницу. Андрей лениво размышлял, что конкретно означает это представление, и догадывался, что ему лично ничего хорошего оно не сулит.
Наконец Трифотина добралась до последней страницы, удовлетворенно чмокнула и уставилась на директора вопросительно:
– Ну, и что вы от меня хотите, Никифор Данилович?