ВВЕДЕНИЕ
Читатель этой книги найдет в ней толкование или попытки толкования отдельных рассказов и повестей Чехова. Но меньше всего книга была задумана как перечень или каталог интерпретаций. Именно проблемы интерпретации-проблемы возможностей, границ, принципов, того, что подлежит истолкованию, что имеет отношение к интерпретации чеховских произведений, - интересовали автора этой книги в первую очередь.
Исследователь, вступающий в художественный мир большого писателя, не должен иметь конечной целью составление каталога проинтерпретированных - раз и навсегда - произведений, с перечнем «затронутых в них проблем», «выраженных в них идей» и «использованных художественных средств» (или, по иной методике, полагать, что идеальный всесторонний анализ произведения будет осуществлен, когда удастся последовательно описать каждый из его «уровней»).
Интерпретация, не претендуя на то, чтобы дать исчерпывающий понятийный эквивалент создания художника, может выполнить свою задачу и в том случае, если в результате проводится разграничение возможного и невозможного для данного художественного мира, уста-
3
навливается правомерность одних исследовательских приемов по отношению к нему и неправомерность других, хотя бы они и были оправданны при интерпретации других писателей.
Разумеется, наиболее исчерпывающим и идеальным описанием произведения является
само это произведение. И в творении большого художника всегда помимо и сверх того, что можно объяснить, присутствует тайна, объяснению не поддающаяся. Но эти бесспорные обстоятельства не делают напрасным изучение литературы1. Сознавая, что стремление «разобрать», разложить по полочкам, «переобъяснить» ненужно и вредно, надо учитывать, что гораздо бессмысленнее и вреднее неправильно объясненное, нависшие на творчестве большого художника интерпретаторские штампы и легенды.
Произведение, как мир, неисчерпаемо для познания, поэтому в принципе немыслимы «окончательные» интерпретации. Но к деятельности интерпретатора приложим критерий правильности-ложности; в тексте произведения заключена объективная основа правильной интерпретации (а именно: то, что входит в художественный замысел автора, что им идейно-эстетически организовано и адресовано воспринимающему произведение читателю). Постижение цели, которую поставил и осуществил своим творением художник, не исключает всех иных аспектов изучения произведения, но предшествует им, являясь исходным по отношению к ним. Спорить с автором, опровергать, судить его или, наоборот, видеть в нем союзника, объявлять его своим единомышленником можно с достаточным основанием, лишь установив подлинный
4
смысл его творений. «Понимать по-своему не грех, но нужно понимать так, чтобы автор не был в обиде», - замечал Чехов в статье «Гамлет на Пушкинской сцене» по поводу очередного истолкования шекспировской трагедии.
Существуют традиции в истолковании практически каждого чеховского рассказа и повести. Но время от времени вновь возникает мысль о «трудном Чехове». «Знаем ли мы Чехова?» - задается характерным вопросом современный критик2. Хрестоматийно известный, прозрачно-ясный, объясненный и понятый, кажется, весь, до последнего образа, Чехов оказывается небывало сложным.
И каждая эпоха выдвигает на первый план свои проблемы в истолковании творчества великого художника. Что принципиально нового внесло искусство Чехова в русский
реализм? Кого видеть в Чехове и во имя чего его изучать? Эти вопросы в конечном счете являются главными для исследователя, обращается ли он к отдельным сторонам чеховских произведений, или предлагает общую концепцию творчества писателя. Ответы на эти вопросы давались и даются далеко не одинаковые.
Заслугой советского литературоведения в 30-50-е годы (при всех известных недостатках работ В.В.Ермилова и его школы) было установление огромной общественной значимости наследия Чехова - того, в чем писателю отказывала большая часть дореволюционной критики, а также вульгарно-социологическое литературоведение. Однако, как замечал И. Эренбург на рубеже 50-60-х годов, о прогрессивном общественном содержании творчества Чехова говорилось и писалось нередко в тех же выражениях, что и о Г. Успенском, Салтыкове-Щедрине... При этом складывалась точка зрения на Чехова
5
как на некую проходную фигуру в истории русской литературы. Значение Чехова видели в том, что он сохранил на должной высоте уровень, достигнутый его великими предшественниками, и начал говорить то, что впоследствии с гораздо большей определенностью и силой скажут писатели следующих поколений.