Герою, а вместе с ним и читателю открываются новые точки отсчета для правильной постановки волнующих его вопросов.
278 1См.: Линков В. Я. Чехов - писатель «эпохи всеобщего обособления», с. 93-105.
«Архиерей»: человек и его вера
Среди последних наиболее зрелых вещей Чехова одна выделяется особой, негромкой красотой; голос автора звучит в ней как бы приглушенно и в то же время с ред-
278
кой пронзительностью. Это рассказ «Архиерей». Рассказ, которому, наряду с другими немногочисленными произведениями Чехова 900-х годов, суждено было стать художественным завещанием писателя, в котором завершились многие чеховские темы и образы.
В рассказе перед нами - акт сознания человека, пришедшего на порог смерти, уясняющего для себя основные вопросы бытия и говорящего об этом без самообольщения, без утешительной лжи, сурово и просто; перебирая с благодарностью в памяти то немногое и неповторимо хорошее, что давала жизнь, он трезво сознает, что все это отпущено человеку лишь раз, «уже более не повторится, не будет продолжаться», а потому этот человек одновременно суров и нежен к людям и к жизни. Всегдашние спутники чеховского творчества - правда и красота - соединены здесь по-особому нерасторжимой связью.
Шведский славист Н. О. Нилссон, проделавший глубокий стилистический анализ «Архиерея», пишет о нем: «Это шедевр художественной экономии и согласованности; он рассказывает о последних днях больного архиерея, но в то же время охватывает историю целой его жизни, присутствующую во вспышках его воспоминаний. Он разворачивается в постоянном и динамическом взаимодействии между прошедшим и настоящим, между воспоминаниями архиерея и его теперешним положением, открывая шаг за шагом его жизнь, его боль, его надежды. В рассказе осуществлено тонкое равновесие между лирическими и нейтральными частями, между точкой зрения архиерея и голосом повествователя, между тем, что нам сообщается, и тем, что остается на долю нашего воображения. И заканчивается он, как и «Степь», чем-то вроде вопроса. Но прямой вопрос из «Степи»: «Какой будет эта новая жизнь?» - задается в «Архиерее» в прошедшем времени: «Какой была эта человеческая жизнь?» - и задается он не прямо, а скорее подразуме-
279
вается в последнем предложении, которое трогает нас и поражает.» [1].
Во многих работах «Архиерей» оказался на самом перекрестке споров об отношении
Чехова к религии и церкви. Правильная интерпретация «Архиерея» является очень актуальной в той полемике, которую ведут зарубежные литературоведы, биографы, критики вокруг истолкования и оценки мировоззрения Чехова.
В книге о Чехове Бориса Зайцева, изданной на руском языке в Нью-Йорке, этому рассказу отведена особая глава.
Со времени появления книги прошло двадцать пять лет, и за это время, пожалуй, не было на Западе ни одного крупного исследования о Чехове, автор которого не ссылался бы на концепцию Б. Зайцева.
Творчество Чехова в книге Зайцева получает весьма характерное истолкование. Подзаголовок книги - «Литературная биография», но тому, что написал Б. Зайцев, более соответствовал бы другой подзаголовок - «Биография религиозная». На протяжении всей книги автор стремится доказать то, что, казалось бы, доказать нельзя: религиозные устремления Чехова, подчинение великого писателя той «общей идее», от которой он неоднократно и определенно себя отгораживал.
Хотя подобные попытки предпринимались и прежде [2], для западных литературоведов именно Б. Зайцев стал авторитетом номер один по проблеме «религиозность Чехова». Глава об «Архиерее» венчает книгу Зайцева, и в то же время она тесно связана с концепцией автора в целом. Поэтому стоит подробнее остановиться на всей системе рассуждений Б. Зайцева.
280
Автор пишет о Чехове: «Надо сказать прямо - у него не было веры. а без нее зарево становится совсем грозным» [3]. Казалось бы, признается то, что с очевидностью вытекает из произведений Чехова, из его высказываний, из воспоминаний современников, - отсутствие у Чехова религиозности. Но, отталкиваясь от общеизвестных и неопровержимых фактов биографии и творчества Чехова, Б. Зайцев в своей книге так их перетолковывает, что создает портрет совсем другого писателя - натуры раздвоенной, внешне материалиста, но мистика и верующего втайне, тоскующего по божеству.
Б. Зайцев, конечно, знает, что Чехов неоднократно, на протяжении всей жизни твердил о своем неверии; в 1888 году: «Легко любить бога, сомневаться в котором не хватает мозга» (П 2, 327); в 1892 году: «Религии у меня теперь нет» (П 5, 20); в 1900 году: «Я человек неверующий» (письмо М. О. Меньшикову от 28 января 1900 г.); в 1903 году: «Я давно растерял свою веру» (письмо С. П. Дягилеву от 12 июля 1903 г.); об этом же свидетельствовали знавшие Чехова люди (см. письма Толстого, Горького, воспоминания С. Л. Толстого, М. Ковалевского, А. Амфитеатрова и других). Знает, разумеется, автор и о том, что все надежды на будущее России и человечества Чехов связывал исключительно с наукой, с трудом, разумом.