«И все-таки, все-таки.» - часто повторяет в своей книге Б. Зайцев. Отметив веру Чехова «в науку, разум, труд, прогресс», Зайцев называет эту веру «наивной, прямолинейной», «так стеснявшей его» (с. 216). Наиболее ценное в Чехове, по Зайцеву, - это «давняя тоска Чехова по божеству» (с. 312). Причем Чехов, оказывается, сам не осознавал эту «тоску», зачастую не понимал, что пишет и чувствует.
281
Характерны такие обороты в книге Зайцева: «В Чехове под внешним жило и
внутреннее. чего, может быть, сознательный Чехов, врач, наблюдатель, пытавшийся
наукою заменить религию, и сам не очень-то понимал» (с. 14). О «Степи»: «... впервые
написал тут Чехов русского священника во весь рост. Доктор Чехов в письме называет
его: «глупенький о. Христофор». Вот это именно и значит
не понимать, что сам написал»
(с. 68). О «Скучной истории»: в ней Чехов,
«не сознавая того,
похоронил материализм, о котором всегда отзывался с великим уважением» (с. 88).
«Простой веры» не было у самого Чехова и по ней он
(бессознательно) тосковал» (с. 103).
Это и есть один из «китов», на котором покоится концепция Зайцева, вступающая в резкое противоречие с действительным смыслом произведений и высказываний Чехова: не следует верить тому, что говорил о своих взглядах сам писатель, он не понимал, что представляет из себя его творчество и мировоззрение на самом деле.
Другой «пункт» зайцевской интерпретации Чехова, к которому он настойчиво возвращается, таков. Чехов постоянно подчеркивал свою чуждость религии лишь из конъюнктурных соображений, подделываясь под вкусы читателей, в угоду моде. «Вера в науку, вера довольно наивная, как тогда полагалось, подменявшая наукой религию.» (с. 51). «Интеллигентный верующий вызывал в нем недоумение - такое было время» (с. 233). «Материализм доктора Чехова получил поддержку в среде, куда литературно он переместился (левая интеллигенция). Надо верить в прогресс, через двести-триста лет все будет замечательно. церковь и религию давно надо по боку, и т. д. Это путь общего потока. Он дает известность, славу» (с. 226, 227).
Но чтобы понять, сколько принципиальной твердости и смелости заключалось в неверии Чехова, достаточно
282
вспомнить, какой размах приняли в конце XIX века религиозные искания в русском обществе, в том числе среди близких Чехову писателей. Это была вторая за время творческой биографии Чехова волна метафизики и мистицизма в русской культуре (первая, на рубеже 80-90-х годов, была связана с зарождением декадентства). С. П. Дягилев, Д. С. Мережковский, В. С. Миролюбов и многие другие из числа тех, с кем Чехов общался, переписывался, предавались религиозно-философским исканиям, настойчиво пытаясь привлечь к ним Чехова. Был захвачен в это время «богоискательскими» настроениями и М. Горький: «А я еще чувствую, что люди глупы. Им нужен бог, чтобы жить было легче. А они отвергают его и смеются над теми, которые утверждают. Соловьев! Я теперь читаю его. Какой умный и тонкий! Нужен бог, Антон
Павлович, как вы думаете?» [4]. Чехов, этот, по словам Горького, «первый свободный и ничему не поклоняющийся человек, которого я видел» [5]
, сдержанно отвечал на подобные попытки и приглашения, давая понять, что ему чужды богоискательские стремления, охватившие большую часть русской интеллигенции. Отлично знакомый с учениями Л. Толстого, Вл. Соловьева, К. Леонтьева, Чехов и прежде выражал к ним свое критическое или резко отрицательное отношение. Нужно было мужество и стойкая уверенность в правоте своих принципов, чтобы в такой обстановке остаться в стороне от религиозных и мистических увлечений.
Как видим, в действительности было как раз обратное тому, что утверждает Б. Зайцев. Отказ от религиозности у Чехова был не случайным и не внешним и тем более не показным, а продуманным и убежденным.
283
Однако такими откровенно произвольными и бездоказательными утверждениями не исчерпываются доводы Б. Зайцева, как и других критиков и литературоведов на Западе, в пользу мнимой религиозности Чехова. Наиболее часто повторяется такими исследователями тезис о совпадении этических взглядов писателя с религиозной моралью.