Исследования истории текста «Невесты» [4] показали, что Вересаев был не прав, предполагая, что Чехов в корректуре устранил намеки на революционную деятельность героини: ни в одном из вариантов рассказа нет прямого указания на уход Нади в революцию. Тем не менее воспоминания Вересаева являются едва ли не наиболее часто цитируемым источником суждений о «Невесте» в многочисленных специальных и популярных работах, в школьных и университетских учебниках.
297
Если, по мнению Вересаева, Чехов не справился с задачей изображения ухода в революцию, то, согласно другой, не менее распространенной точке зрения, Чехов был вынужден ограничиться лишь намеками на уход Нади в революцию, который он хотел, но по цензурным соображениям не мог показать как должно («... да этого и нельзя было ждать в 1903 г. в рассказе, предназначенном для подцензурного журнала», - пишет Е. Н. Коншина [5]).
И та и другая точки зрения на финал «Невесты» при видимом различии имеют между собой общее: работу Чехова над текстом они объясняют внехудожественными, внетворческими факторами. Финал «Невесты» и в том и другом случае предстает как результат совершенного писателем насилия над своим замыслом, своего рода художественный компромисс.
Чехов при создании каждого своего произведения, разумеется, должен был считаться с возможным вмешательством цензуры и в процессе творчества предусматривать средства противоцензурной защиты своего детища. Особенно губительным в глазах писателя был бы цензурный произвол по отношению к уже завершенному творению. Подобные опасения приходили к Чехову и по поводу «Невесты» («Как бы моей «Невесте» не досталось от г. г. женихов, блюдущих чистоту Вашего журнала!» - из письма к В. С. Миролюбову от 9 февраля 1903 г.). Можно, конечно, предполагать, что творчество Чехова, протекай оно при иных общественных условиях, приобрело бы в чем-то иные черты. Но значительно сложнее и важнее понять его таким, каково оно есть, каким оно осуществилось вопреки враждебным обстоятельствам. И считать, что задачу интерпретации «Невесты», и в частности ее финала, можно свести лишь к указанию на цензурные
298
трудности, было бы упрощением исследуемой проблемы. К истолкованию произведения это имеет лишь частичное и нерешающее отношение.
Ни та ни другая из приведенных точек зрения не объясняют, почему в процессе работы над «Невестой» Чехов так последовательно и, очевидно, сознательно снимал все, что вело бы к конкретному и однозначному истолкованию ухода своей героини. Пора отказаться считать эту сознательную авторскую установку художественным просчетом Чехова, выражением его неумения справиться с новыми явлениями действительности или некоего компромисса, губительного для всего творческого замысла. Гораздо плодотворнее исходить из того, что целенаправленная работа Чехова над финалом «Невесты» делалась ради выполнения особой художественной и идейной задачи - создания образа-символа.
О символике «Невесты» не раз писалось в работах, посвященных последнему рассказу Чехова. Тем не менее пока можно говорить лишь об отдельных разрозненных наблюдениях, и непротиворечивое и цельное прочтение «Невесты» как рассказа, в котором писатель прежде всего решал задачу создания образа-символа, еще впереди. Но и то, что уже отмечено исследователями «Невесты», говорит о целенаправленной работе Чехова над символикой, о разнообразном и постоянно обогащавшемся арсенале приемов символизации в его произведениях.
В статье, посвященной «Невесте», Я. О. Зунделович писал о том, что именно недоговоренность была нужна Чехову в рассказе для того, чтобы «предельно индивидуализированная Надя превратилась в обобщенный образ «невест будущего» [6]. Исследователь обращал внимание на обилие «почему-то» в рассказе. Эти чеховские «почему-то» помогают воссозданию «общей смятенности мыс-
299
лей и чувств, смятенности как душевного тонуса, благоприятствующего созреванию революционных семян». И если, как подчеркивает Я. О. Зунделович, «конкретная невеста Надя ни на миг не превращается у Чехова в Невесту с большой буквы», это лишь отражает особенности бытования символики в реалистической ткани произведений Чехова.
Сколь «глубоко символичны» в «Невесте» описания природы, показал в своей монографии 3. С. Паперный: вокруг «мрачного, словно обреченного на слом дома бушует весна. Весна и будущее словно обступили со всех сторон бабушкин дом» [7].