Толстой здесь и везде стремится к наибольшей индивидуализации изображаемого не ради нее самой, а для того, чтобы показать, что все эти пестрота, многообразие, видимая хаотичность жизни человеческой подлежат в конечном счете высшему суду, могут быть «тем» или «не тем», как это и оказалось в судьбе Ивана Ильича. Подбор подробностей у Толстого может иметь сколь угодно случайный характер по отношению к остальным «важным» и «нужным» элементам произведения, но он находится в постоянном и скрытом соотношении с конечной истиной, которую Толстой утверждает в своих произведениях.
«Случайные» впечатления Анны Карениной по дороге на вокзал или Константина Левина в утро свадьбы, не относящиеся к делу подробности, на которые обращает внимание герой «Крейцеровой сонаты» Позднышев в ночь своего рокового возвращения, - толстовская проза дает немало примеров такого, не вызванного никакими сюжетными или характерологическими задачами введения подробностей и деталей. Так что присутствие в произведении «случайного» в соседстве с «неслучайным» само по себе не является нововведением Чехова или отличительной чертой чеховской поэтики, хотя, как увидим, существенно важно для объяснения этого своеобразия.
«Случайное» по отношению к чему? и «случайное» во имя какой задачи? - постановка этих вопросов неиз-
70
бежна, если мы хотим понять, в чем своеобразие соотношения «случайного» и «неслучайного» у Чехова по сравнению с другими писателями.
Само стремление А. П. Чудакова подчеркнуть особое качество эмпирических деталей в мире Чехова представляется совершенно оправданным и обладает объективной научной ценностью. Исследователь выделяет в произведениях Чехова те специфические «подробности», которые не сводимы к индивидуальному как проявлению существенного, общего.
И действительно, если вернуться к примерам из «Неприятности»: упоминаниям о дерущихся утятах, сверкающей на солнце битой аптекарской посуде, коломенковом пиджаке и оттопыренных карманах письмоводителя, убитом и брошенном в полоскательную чашку комаре и т. п., трудно найти значимые соотношения между этими подробностями и задачами сюжета, характерологии. То, что у Чехова один из персонажей носит стоптанные башмаки и красивые галстуки, другая героиня при разговоре все время роняет спички, а еще одна - имеет привычку, читая журналы, есть мороженые яблоки, а герой еще одной повести - рассматривать во время разговора свои ладони, и т. д. и т. п., - все эти детали, подобных которым нет числа, очевидно, особым образом связаны с основными (сюжетными, характерологическими и т. д.) задачами произведения. Эти связи не сводимы к традиционным связям индивидуального с общим, когда индивидуальное служило лишь целям проявления и оформления общего (так было в мире Гоголя; каждая подробность в доме Собакевича, например, призвана говорить о характере хозяина; в мире Гончарова: халат Обломова есть индивидуальное проявление общего - обломовщины).
Такие подробности у Чехова обладают несравненно большей автономностью по отношению к общему.
71
Традиционная двучленная цепь «общее» - «индивидуальное» должна быть дополнена для обозначения подробностей в произведениях Чехова (и других писателей) третьим звеном. Это делает А.П. Чудаков; согласно его терминологии, помимо «индивидуально-существенного» и наравне с ним, в произведениях Чехова присутствует «индивидуально-случайное».
Полемизируя с Чудаковым, говорят о «тайном смысле», об особом «назначении», о «символическом потенциале» предметов, мелочей в чеховских произведениях, о «закономерности» и «необходимости» всех деталей изображаемого мира, о тщательной подобранности видимо случайного с целью создать «иллюзию неотобранности явлений жизни в произведении». Как правило, оппоненты Чудакова настаивают на возвращении к двум степеням градации: общее - индивидуальное. Манера Чехова тогда не отличается от манеры Гоголя, Гончарова.
Однако попытки отыскать «тайный смысл» непременно для каждой подробности из произведений Чехова ведут нередко к большим натяжкам. Третье звено, на котором настаивает Чудаков, необходимо. Но при его характеристике важно избежать терминологических и историко-литературных неточностей.
В философии, психологии, социологии и других дисциплинах общепринятым является деление: общее - особенное - единичное. Единичное - категория, которая иначе, чем категория особенного, связана с общим. Число «степеней свободы» единичного по отношению к общему выше, чем у особенного, и связи единичного с общим бывают далеко не явны. А именно в такой большей независимости по отношению к традиционно «существенному» в произведении и состоит особенность тех элементов предметного мира, фабулы и сюжета, описания человека и событий, роль которых в чеховском мире столь велика.