Саша Ка
ПРОЗА
Под ногами шуршала грязь, руки обжигал снег, в лицо дул резкий холодный ветер. По обе стороны поднимались унылые здания кировского района, а впереди чернел, поблескивая, Обводный канал. По улице шел молодой человек; полы его осеннего плаща хлопали на ветру, а потертые джинсы промокли от грязи. Попадая в особенно глубокие лужи, юноша чертыхался, а затем следовали сожаления о том, что он ушел ночью из гостей, что зима и что у него совсем-совсем ничего нет. И в самом деле, в гостях было так тепло и уютно, а он идет по грязи и холоду и y него нет ни гроша в кармане, чтобы купить хотя бы что-нибудь согревающее и без надежды, что его кто-то ждет или согреет поцелуями его замерзшее лицо. Потом бормотанье путника внезапно прерывалось, как будто он вспоминал нечто более болезненное, чем холодные зимние лужи.
«Это невыносимо, невыносимо! Так долго находиться в одном помещении с человеком, y которого есть девушка. Сначала теплая комната и обнимающаяся парочка радуют и наполняют благодушием, потом хочется, чтобы осталась только комната: а вот теперь я и вовсе предпочел месить дырявыми ботинками грязь:»
Молодой человек открыл ключом дверь, тихо умылся и лег в своем углу на кровать. Но, несмотря на поздний час, на усталость и теплое одеяло, он долго не мог заснуть, то ненавидя друзей за то, чего нет у него и проклиная свою унылую жизнь, то совестясь за эти проклятия. Заснул он все же с добрыми чувствами и наутро позвонил знакомым. Правда разговор начался с обычных жалоб несчастного юноши, но закончился все же его искренними словами:
— Спасибо вам, что вы есть; это действительно очень здорово.
Но эта утренняя радость оказалась последней за день. До вечера молодой человек слонялся по квартире, размышляя и сожалея о том, что у него нет денег, комнаты (он жил в одной комнате с отчимом) и девушки. Это последнее особенно угнетало его (хотя он и считал, что это следствие отсутствия двух первых).
— Мне двадцать четыре года, — говорил он, глядя в пасмурное небо, — а я живу как в западноевропейской тюрьме: Почему, почему у меня до сих пор нет девушки?! Я озлобился из-за этого, не могу заснуть по ночам от черной зависти к друзьям. Как это ужасно! Пусть я буду ходить в старых джинсах, забиваться на ночь в свой угол и буду унылым, но нельзя допускать этой мерзкой зависти, этой озлобленности. Пусть я буду даже адским занудой, — при этих словах юноша горько улыбнулся, вспомнив, что так назвала его девушка, на которую он смотрел когда-то с затаенной надеждой и горячей мольбой. — Только пусть это не будет злым. И молодой человек, преисполненный благочестивых мыслей, ушел спать.
Тянулись тусклые дни, он встречался с друзьями и все так же возвращался по грязи домой, все так же жаловался и чертыхался. Но у него появилась тихая радость: преодоление добрых чувств над озлобленностью. Он улыбался мягче и смеялся искренней. И теперь глядя в окно, он не зло, но более грустно спрашивал у пасмурного неба:
— Ну почему, почему у меня нет девушки? Я делал бы для нее все, что в моих силах!..
Жизнь без денег, без комнаты, без ласки рано лишила его юношеского романтизма и обычных для влюбленных или мечтающих о любви молодых людей обещаний своим возлюбленным звезд с неба и прекрасных замков. Нужда притягивает к действительности, и бедный страдалец, даже глядя на сказочно падающий снег, не грезил о чудесных дворцах и головокружительных приключениях. Он слишком хорошо знал, что как бы он ни любил, он не сможет окружить свою возлюбленную роскошью (по крайней мере честным путем), а нечестным:- это значит постоянно бояться разоблачения или прокружиться в безумном танце и плачевно его закончить. Нет, он хотел уюта, тепла и света. Может быть, именно это сознание действительности и делало его таким боязливым с девушками. Из-за своей абсолютной неопытности не то что в любовных делах, а даже и в простом общении с женщинами, он знал только, что им нужно делать дорогие подарки и не знал или уже не верил, что любовь и страсть бескорыстны.
Телефонный звонок прервал его печальные размышления. И вот он, опять стоит у двери счастливой парочки и заранее видит опрятную комнату, слышит веселый разговор, переживает радость, чувствует, как уходит, чтобы не допустить появления зависти, вдоль черно поблескивающего Обводного канала. Но на этот раз, входя в комнату, юноша не то что бы замер, а как-то плавно остановился в полной растерянности и нерешительности. Он стоял в дверном проеме в своих потертых джинсах и толстом свитере, невысокий, со встрепанными черными волосами, по-детски улыбающимся лицом; его большие наивные испуганные глаза робко-радостно поблескивали. А на диване сидела девушка, изящно держа в тонких пальцах сигарету, и приветливо улыбалась.