Марья Николавна постояла еще немного, вздохнула и пошла. Она остановилась у священнического дома и хотела отворить калитку; на дворе залаяла собака, но калитка была заперта изнутри и не отворялась.
— Кто там? — недовольным голосом спросил батюшка со двора.
— Это я, Марья Николавна.
— Ах, извините, сударыня! Пожалуйте!
Батюшка был в одном полукафтанье, с засученными рукавами; он заторопился и, продолжая извиняться, ввел Марью Николавну в горницу.
— Я к вам только на минуту, — говорила она входя. — Здравствуйте, матушка!
Матушка поклонилась и вдруг бросилась сметать со стола.
— Я вам, кажется, помешала.
— Нет, ничего-с. Помилуйте! За честь почту, что удостоили. А я, признаться, тут по хозяйству, было… Коровке вот бог дал, — отелилась; ну, я, знаете, сам… Все тут: и хозяин и бабушка. Ха, ха, ха! Что делать?
Марья Николавна улыбнулась.
— При народе-то, знаете, немножко неловко, — вполголоса прибавил батюшка. — Так как, можно сказать, служитель алтаря, ну, оно, знаете, странно несколько. Соблазн для простых людей.
— А я было к вам за делом, батюшка, — начала Марья Николавна.
— Самоварчик не прикажете ли? — спросила матушка.
— Нет, нет; благодарю вас. А я вот что, батюшка…
— Что вам угодно, сударыня? Вы извините меня, ради бога, что я так. Сейчас рясу надену.
— Зачем же это? Не беспокойтесь.
— Нельзя же-с. Все, знаете, приличие требует.
Батюшка сходил за занавеску, надел рясу, пригладил волосы, кашлянул, наконец вышел и сказал:
— Еще здравствуйте!
— Я, батюшка, к вам поговорить пришла, — торопливо начала Марья Николавна. — У нас тут в селе школа есть.
— Да-с.
— Там ведь крестьянские дети учатся. Так я вот что придумала: мне бы самой хотелось их учить.
— То есть как-с?
Батюшка откинулся назад и прищурился.
— Да так просто учить читать, писать; ну, вообще, что сама знаю: географию там, арифметику?..
— М-да-с, — размышляя, говорил батюшка. — Что же-с? это как вам угодно. Конечно…
— Вот видите ли, мне хочется занятие найти; а то ведь я что же? Я ничего не делаю. Так все равно время… а тут по крайней мере польза.
— Без сомнения, — говорил батюшка, глядя в пол.
— Ну, и девочек я могла бы рукодельям учить… Все-таки хоть что-нибудь.
— Конечно, конечно-с. Только вот изволите видеть… Теперь у нас этим самым делом писарь заведует. Человек он небогатый; ну, а крестьяне тоже много дать не могут: мучки там или крупиц, кто что.
— Ах, да ведь я, разумеется, даром буду учить, — перебила его Марья Николавна.
— Нет-с, я насчет писаря-то, что ему-то оно, знаете, помощь, как бедному человеку; ну, а ежели они у вас будут учиться…
Марья Николавна задумалась было, но сейчас же спохватилась и сказала:
— Да. Но это ничего. Ему можно заплатить. Это ничего.
— Дело ваше, — сказал батюшка и развел руками.
Посидев еще немного, Марья Николавна встала и ушла.
— Ишь ее разбирает, — говорил батюшка, снимая рясу.
— Ты про кого? — не расслушав, спросила матушка.
— Да все про нее же.
— Что про нее?
— Зуда, говорю.
— О!
— А это все тот жеребец настроивает, он; непременно.
— Уж это как бог свят.
Вернувшись от батюшки, Марья Николавна зашла опять во флигель и остановилась в дверях; стряпуха, засучив платье, ходила на четвереньках по комнате и мыла пол. Марья Николавна постояла немного, осмотрела стены, велела открыть окно и вошла в контору.
— Газеты привезли? — спросила она, входя в контору.
— Чего-с? — крикнул Иван Степаныч, высунувшись в одном жилете из своей каморки, и опять спрятался.
— Привез вчера Александр Васильич из города газеты?
— Привезли-с, — входя в комнату уже в сюртуке, отвечал Иван Степаныч. — Коканцев разбили, этих самых англичан у них отняли, — объяснял он, счищая пух с сюртука.
— Каких англичан?
— Или итальянцев, что ли. Пес их знает. Вообще европейского звания. Военнопленных. Ну, а между прочим, феферу им задали порядочного.
— Вот что, — рассеянно заметила Марья Николавна.
— Да-с, — прибавил Иван Степаныч. — Теперь все спокойно.
— Что, Яков Васильич дома? — спросила Марья Николавна.
— Дома, — ответил из-за перегородки Рязанов.
— Можно к вам войти?
— Войдите!
— Я еще у вас тут ни разу не была, — говорила она, входя в комнату.
Она села и посмотрела вокруг.
— Здесь ничего.
— Да, ничего, только блох много.
— А я у себя школу хочу завести.
— Вот как! Что ж, это хорошо.
— Небольшую, знаете, пока.