Что же касается недовольных, то надо признаться, что их тоже не мало в Осташкове. Их тоже, как и хвастунов, можно разделить на два разряда. Примется, бывало, кто-нибудь ругать город; ну, я, разумеется, и слушаю: на что он станет налегать. При этом я заметил, что из недовольных люди, не страдающие от существующих в городе порядков, являются большею частию самыми толковыми ругателями и всегда могут представить очень основательные причины своего недовольства, хотя обвинения их и выходят всегда более или менее желчны и насмешливы. Но есть другой разряд ругателей: это люди с уязвленным самолюбием, люди, кем-нибудь задетые, обойденные какими-нибудь милостями и вследствие этого одержимые завистию. Эти обыкновенно ругают все наповал, все, что касается их самих. Но ругательства и нападки их отличаются в то же время удивительною односторонностию и узостию взгляда, так что, послушав их раза три-четыре, можно всегда более или менее верно определить: кем и чем они недовольны; и всегда оказывается, что причина их недовольства в сущности какой-нибудь вздор, а до сограждан им нет никакого дела. Зато люди, действительно потерпевшие и постоянно терпящие, обыкновенно тупо молчат и, поняв безвыходность своего положения, признают его даже законным и необходимым для славы своего родного города.
На днях познакомился я с одним рыбаком. Случилось это следующим образом: на той неделе, часов в 10 утра, по заведенному мною обычаю, не дождавшись Ф[окина], прихожу я к нему; вижу, он собирается.
— Куда вы?
— К одному гражданину в гости. Пойдемте со мною.
— Как же я пойду? Ведь я с ним незнаком.
— Ну, так что же? Познакомитесь.
— А и то правда.
Пошли. Рыбак, как и следует рыбаку, живет у самого почти озера, в грязной прибрежной улице, в беленьком каменном домике с высокими воротами на старинный манер. Гражданин-рыбак, к которому мы отправились, — один из крупных промышленников и ведет большую торговлю соленою и вяленою рыбою; кроме того, занимается изготовлением рыболовных снарядов на продажу. Встретил он нас в халате и повел в залу.
— Прошу покорно садиться.
Ф[окин] сделал обо мне свою обычную рекомендацию.
— Как они очень любопытны и проч., — и сейчас же прибавил:
— Ты им насчет рыбки-то порасскажи. Кто же и может разъяснить это дело, кроме тебя?
Хозяин задумался.
— Да, уж разумеется, кроме меня разъяснить этого дела некому, — сказал он наконец, обращаясь к Ф[окину].
— Еще бы. Ведь ты у нас… известно…
— Так, так, так, так. Что и говорить. Все дело в наших руках. Ну, как же теперь? С чего же начинать?
— Уж это как сам знаешь.
— Так, так, так. Знаю, знаю. Я и начать-то с чего знаю.
— Мне тебя не учить.
— Так, так. Где тебе меня учить? Да. Знаю, знаю, — говорил он, как бы соображая что-то. — Да не прикажете ли кофею? А то, может, водочки не угодно ли?
— Какая теперь водка? Что ты? Давай нам кофею.
— Это можно. Велим кофей заварить.
Он вышел.
— Скажите, пожалуйста, — спросил я между тем у Ф[окина],— отчего же этот не ломается и не скрытничает?
— Уж такой человек, — отвечал Ф[окин].— Карактер имеет легкий и никого не боится.
Чрез несколько минут вернулся хозяин, говоря:
— А я, брат, признаться, хотел то железо купить — сукционное; только вижу я, что купить его — значит, врага себе нажить. Пусть пропадает.
— Да и я ходил, видел: лежит железо, а купить нельзя. Бог с ним. А ведь дешево.
— Еще бы. Потому-то мы и не можем его купить, что уж очень оно дешево. Это, брат, не нам, не нам, а имени твоему.
— Ну, да что об этом толковать, — сказал Ф[окин].— Ты лучше про дело-то нам.
— Про какое дело?
— Да зачем мы пришли?..
— Зачем вы пришли?
— Ах, чудак! А о рыбе-то?
— О! Да что ж об ней рассказывать? Известно, рыба. Вот ежели солить, это другой расчет. Сейчас заготовим посуду, рассол сделаем и солим. Такие мастера у нас есть.
Хозяин, видимо, не знал, с чего начать.