Служителю, должно быть, ужасно хотелось чем-нибудь поразвлечься, и он несколько раз пробовал развеселиться, но все у него как-то не выходило: засеменит, засеменит ногами, захочет выкинуть штучку помолодцеватее и тут же запнется.
Гражданину, однако, эта веселость не понравилась, и он сейчас же поймал развеселившегося служителя за шиворот, крича:
— Пошел вон! Я тебе не велю здесь быть.
Служитель попробовал было обидеться: поправил галстух, отошел к стороне и надулся; а через несколько минут забыл оскорбление и опять стал наигрывать, но, не решаясь плясать, только притопывал ногой.
Гражданин, справившись с солдатом, обратился опять к девице и, видя, что она кокетничает с чиновником, потребовал, чтобы она бросила его и полюбила его, гражданина. Девица между тем имела явное намерение сесть к чиновнику на колени, чего, впрочем, чиновник, кажется, и сам не желал, опасаясь гражданина, который уже стоял за его стулом и, размахивая чубуком над головою чиновника, кричал через него девице:
— Я тебе говорю, иди сюда!
— Поди ты к черту! пьяная твоя рожа, — отвечала девица, — ну, что ты со мной сделаешь? Ну?
Гражданин замолчал, соображая, вероятно, что бы ему сделать с девицею, да так и задумался с трубкой в руке, глядя на огонь. Он, по-видимому, решительно не знал, за что взяться. И вдруг стало тихо. Среди этой тишины только слышно было гнусливое гудение гармонии, да полицейский служитель, стоя у двери, вполголоса припевал свою шуточку-машуточку. В зале было темно и холодно; буфетчик в первой комнате уж ложился спать и, сидя на прилавке, стаскивал с ноги сапог, кряхтя и говоря про себя:
— А, варвар, не лезет.
Ямщик, наигравшись досыта, взялся делать себе папиросу. Он подошел поближе к моей свечке и вытащил из кармана щепоть табаку, превратившегося в какой-то зеленый песок. Насыпая табак в бумажную трубочку, он сбоку заглянул мне в лицо и улыбнулся, лукаво подмигнув мне на гражданина. Не знаю почему, но мне стало от этого как-то ужасно неловко, такая тоска меня взяла…
запел половой, стоя с графином среди комнаты.
Под тяжелым влиянием всего, что происходило передо мною, я задумался бог знает о чем. Взглянул я на них, и мне вдруг показалось, что всех их томит страшная, гнетущая, безвыходная скука…
Милостивый государь, позвольте у вас папиросочку попросить! — сказал у меня над ухом чиновник.
Я вздрогнул и предложил ему чаю. Он отказался, но сел у стола, и мы понемножку разговорились. Чиновник оказался приезжим по казенной надобности и, не имея знакомых в городе, пошел развлечься в трактир.
— Эдакая пошлость в здешнем городе эта ресторация, — жаловался он мне.
— Чем же?
— Помилуйте! спрашиваю пуншу, — с французской водкой подают. Нет, у нас такой подлости никогда не сделают. Как можно с Торжком сравнить, а уж об Ржеве и говорить нечего. А здесь и город-то весь какой-то оглашенный: ничего достать нельзя. Сижу третьи сутки, лошадей не дают.
Разговорившись с чиновником, я узнал от него, что так как ему придется пробыть в городе еще сутки, то желательно было бы побывать в Ниловой пу́стыни, угоднику поклониться. Я рассудил, что и мне не мешало бы съездить туда, и мы условились на другой день отправиться вместе.
На другое утро, только что я успел проснуться, гляжу — входит мой вчерашний знакомый.
— Ну, так как же? Едем?
— Едем-то едем, да только не советуют: озеро очень разыгралось; ветер силен. Я уж ходил на пристань, справлялся.
— Что же, не везут?
— Нет, отчего же? только, говорят, опасно, можно утонуть; три целковых просят.
— Стало быть, за три целковых можно утонуть, а за два дешево, — не стоит. Это хорошо.
— Вот вы подите потолкуйте с ними.
Пошли мы толковать. Пришли на пристань; озеро действительно разыгралось: волны так и хлещут, так и заливают пристань, но лодочников мы не нашли. Спросили, где нам взять лодку?
— А вон там, в лавочке, спросите арендателя.
Пришли в лавочку.
— Здесь арендатель?
— Здесь. На что вам?
— К угоднику ехать хотим.
— Постойте, мы приказчика кликнем.
Кликнули приказчика.
— Здравствуйте!
— Здравствуйте!
— К угоднику лодку дайте нам.
Опять тот же разговор:
— Меньше трех рублей взять нельзя, потому очень опасно.
— Ну, а если мы утонем?