— Ах, это вы? Очень рад…
— Мне так приятно, давно желал… Милости просим!.. сделайте одолжение, без церемонии… — и т. д.
Взошли мы в комнату, разговорились об искусстве, о Петербурге. Художник оказался очень милым. В комнате у него сидела девочка в монашеском платье за рисованием, послушница из монастыря. Она очень усердно подчищала белым хлебом нос какому-то Александру Македонскому и заправляла пятна. Заговорили, конечно, о театре. Художник с увлечением рассказывал о том, что вот у них есть театр, что есть и люди, с любовию преданные искусству, и что как жаль, что Федора Кондратьича нет в городе; а то бы можно и спектакль устроить. Я между тем рассматривал картины и образа, в беспорядке развешанные по стенам. Потом он повел меня наверх, в свою мастерскую, то есть на большой чердак с манекенами, подмалеванным плафоном и неоконченной картиною. Картина, впрочем, неважная, зато вид с чердака на город и на озеро, покрытое островами, и синеющий вдали бор, вид удивительный. Холодно было в мастерской и пыльно, долго сидеть было нельзя; вот мы и сошли вниз, кофе нам принесли; К[олокольнико]в взял комедию Потехина «Чужое добро впрок нейдет», стали мы ее читать.
— Да что тут толковать, — сказал он наконец, — пойдемте в театр! Мы для вас устроим генеральную репетицию в костюмах. Наши все будут рады.
Однако в театр мы сейчас не пошли, а отложили до вечера, потому что нужно было повестить актеров о предстоящей репетиции, да и роли не все знали. Я пошел пока к [Успенскому], служащему в духовном училище, а К[олокольнико]в сейчас оделся и побежал к актерам.
— Я, говорит, это все в одну минуту.
На главной улице попалась мне целая толпа девочек, возвращавшихся из училища. Они шли все в чистеньких фартучках, с сумочками через плечо и, узнав меня, стали приседать и перешептываться. Потом увидал я знакомого учителя, сидящего у окна с гитарою.
— А, здравствуйте! — закричал он. — Прошу покорно, зайдите поболтать. Я болен.
— Нет, мне некогда.
— Ну, после. А то я сам зайду ужо́.
— Заходите, только попозже, а то я буду в театре.
— В театре? Да что? не стоит. Охота вам. До свиданья.
Отыскал я [Успенского], постучал, впустили. Я вошел в залу и долго ходил по комнате. В это время что-то бегали, шептали, дети заглядывали в двери, а в зале было душно и пахло деревянным маслом. Потом вошел священник в зеленом подряснике и попросил садиться. Я сел.
— Надолго изволили приехать? — начал было священник, но в то же время отворилась дверь и показался [Успенский]. Он скромно поклонился и застегнул одну пуговицу.
— Я давно к вам собирался, да все некогда было, — сказал я.
— Благодарю вас покорно-с.
— Вы мне что-то хотели сказать?
— Да-с. Это я о литературе намеревался в свободное время побеседовать.
— Так что же? Побеседуемте.
Мы замолчали. Священник, сидя в кресле, с любопытством поглядывал на нас, то на одного, то на другого, ожидая, вероятно, как-то мы будем беседовать. Наконец [Успенский] спросил:
— Вы писатель?
— Нет, не писатель; а так немножко пописываю от нечего делать. А что?
— Да вот-с, удивляет меня дух обличения, распространенный нынче повсюду. Какая этому причина?
— Причина, я думаю, очень простая: необходимость.
— Так-с. Но извините меня, по моему крайнему разумению, необходимости в этом не ощущалось доселе, почему же так ныне?..
— Надо полагать, время такое пришло.
— Время? Гм, время все одно.
— Время-то, пожалуй, что одно, да люди другие.
— Люди? На людей полагаться трудно.
— Зачем же на них полагаться? Никто и не просит.
— Ох, люди! люди! — со вздохом сказал про себя священник и задумался. [Успенский] тоже задумался и стал водить пальцем по столу.
— На кого же надо полагаться? — спросил я наконец.
Мы все трое опять умолкли. И долго так промолчали. Потом я спросил:
— К какой епархии принадлежит Осташков?
— К тверской, — ответил [Успенский].
— А к угоднику-то к нашему ездили? — вдруг спросил священник.
— Как же, ездил.
— Двадцать седьмого мая обретение святых мощей преподобного Нила Столбенского, угодника божия, бывает крестный ход.
[Успенский] между тем вышел и вернулся с толстою тетрадью в лист. Он как-то нерешительно подошел ко мне и спросил:
— У меня есть рукопись одного автора (об имени его позвольте умолчать), и он чрезвычайно затрудняется.
— В чем же затруднение?
— Собственно, в том: где избрать место для напечатания. К вам как к редактору журнала…
— Да я вовсе не редактор. Кто это вам сказал?