— Нехорошо. Это с их стороны неблагородно, — сказал Рязанов, утирая салфеткою рот.
— Нет, серьезно?
— Чего ж тут. Понятное дело, что такого поступка одобрить нельзя.
— Ну, вот видишь. Так теперь ты скажи, имел ли я право назвать их мошенниками?
— Нет; мошенниками называть их ты права не имел.
— Почему?
— А потому, что этого тебе законом не предоставлено. Мало бы ты чего захотел. Этого нельзя. Ведь они уж вышли из крепостной зависимости?
— Вышли.
— Ну, так как же? Нельзя. Личное оскорбление. А вот к становому — это другое дело.
— Я этого вовсе не желаю.
— А не желаешь, тогда лучше всего прямо войти с жалобою к посреднику, дабы повелено было на основании и так далее. Вот это уж всего вернее и… приличнее, чем ругаться-то.
— Ах, да нет. Ты это…
— Ты думаешь, не взыщут? Нет, брат, теперь уж не те порядки пошли. Всё до последней копейки взыщут.
— Что ты говоришь!..
— Не отвертятся, не беспокойся.
Марья Николавна все время с напряжением следила за разговором и беспокойно взглядывала то на Рязанова, то на мужа; наконец, она не выдержала и, краснея, спросила взволнованным голосом:
— Да разве это хорошо — жаловаться в суд?
— А вы находите, что нехорошо? Почему же-с? — добродушно спросил Рязанов.
— А потому что… их там наказывать будут… я не знаю…
— Ну, так что же-с?
— Как — ну, так что же? Их посадят в тюрьму… вообще это…
— Может быть, и посадят. Если увещания не подействуют и мерами кротости нельзя будет их склонить…
— Но ведь они бедные. Вы забываете… Откуда же они возьмут пятьдесят рублей?
— Ежели наличных денег не имеют, то, может быть, окажется движимость, скот.
— Ну, и…
— Продадут-с. Что ж им в зубы-то смотреть.
— Да ведь это я не знаю, что такое… это варварство!..
— Очень может быть-с.
— Так как же вы предлагаете такие средства?
— Я никаких средств не предлагаю, я только напоминаю.
— Что же вы напоминаете?
— Я ему напоминаю его обязанности. Всякое право налагает на человека известные обязанности. Пользуешься правом, — исполняй и обязанности.
— Какие обязанности? Вы ему напоминаете, что он может, если захочет, злоупотреблять своим правом.
— Нисколько-с. Напротив; я ему напоминаю только о том, как следует благоприобретать, а злоупотребляет уж это он сам.
— Разве это злоупотребление, если он прощает этих плотников?
— А вы как же думали? Конечно, злоупотребление. Если бы он один только пользовался правом карать и миловать, тогда бог с ним, пусть бы его делал, что хотел. Если ему бог дал такую добрую душу, так что ж тут разговаривать. Хочешь идти по миру, ну и ступай. Но вы не забывайте, что нас много, что он, оставляя безнаказанными этих плотников, поощряет их на новые мошенничества и подает гибельный пример. А от этого мы все страдаем: он портит у нас рабочие руки.
Щетинин задумчиво смотрел в тарелку и водил по ней вилкою.
— Ну, хорошо еще, — продолжал Рязанов, — что я вот могу жить так, ничего не делая; но если бы я был рабочая рука, да я бы… я бы непременно испортился. Я бы сказал: а! так вот что! Стало быть, можно делать все, что хочешь. Пошел бы в кабак — эй, братцы, рабочие руки, пойдемте наниматься в работу! Сейчас пошли бы мы, нанялись к кому-нибудь сад сажать, набрали бы денег вперед, потом взяли бы насажали деревья корнями вверх, а дорожки все изрыли бы и ушли. Ищи нас! Что ж, разве это хорошо?
— Бог тебя знает, — наконец сказал Щетинин, — для чего ты все это говоришь.
— А для того и говорю, что не хочу тебя лишить дружеских советов. Вижу я, что друг мой колеблется, что ему угрожает опасность, что он может сделаться жертвою собственной слабости, да и нам всем напакостит; ну, вот я и не могу удержаться, чтобы не напомнить ему; я говорю: друг, остерегись, не поддавайся искушению, не поблажай беззаконию, ибо оно наглым образом посягает на нашу собственность. Священное право поругано, отечество в опасности… Друг, мужайся, говорю я, и спеши препроводить обманувшие тебя рабочие руки в руки правосудия…
Щетинин засмеялся, Марья Николавна нерешительно улыбалась, а лакей, стоя поодаль с чистою тарелкою в руке и насупившись, исподлобья посматривал то на того, то на другого и, по-видимому, ничего не мог понять.
— Вот ты говоришь, препроводить, — начал Щетинин, — ну, хорошо; а что бы ты сказал, если бы я в самом деле так поступил?
— Что бы я сказал? Я сказал бы: вот примерный хозяин! и гордился бы твоею дружбою. И еще бы сказал: это человек последовательный; а лучшей кто бы мог хвалы тебе сказать?
— Так-то оно так, — со вздохом сказал Щетинин, — да… да нет, брат, я нахожу, что в некоторых случаях надо поступать непоследовательно. Маша, налей-ка мне квасу!