— Господа, послушайте-ка!
— Ну!
— Не слыхал ли, или не читал ли кто, — земство, что за штука такая?
— Ну, вот еще что выдумал? Давай я тебя за это поцелую.
— Да нет, постой, братец, нельзя же.
— Чего тут нельзя! Иди-ка, брат, лучше водку пить. Разговаривать тут еще… земство! Тебе какое дело?
— Как какое дело? Это вы отчаянные головы, вам все нипочем, а у меня, брат, дети. Господа, нет, серьезно, скажите, коли кто знает!
— Вот пристал!
— Пристанешь, брат. Ты небось за меня не заплатишь.
— Изволь, душка, заплачу, только пойдем вместе выпьем по рюмочке.
— Уйди ты от меня, сделай милость! Иван Павлыч, вы, батюшка, не знаете ли? Вы, кажется, журналами-то занимаетесь.
— Что такое?
— О земстве не читали ли чего?
— Как же, читал.
— Ну, что же?
— А ей-богу не знаю, голубчик.
— Да нет ли газет каких-нибудь?
— Какие тут газеты? Вон поди в буфете спроси! Эй, человек, подай ему порцию газет!
— Черти! всю водку вылакали. Налей мне хоть рому, что ли!
— Так как же насчет земства-то? А? Так никто и не знает?
— Спроси у предводителя.
— Предводитель, скажи, братец, на милость, никак я толку не добьюсь, какая такая штука это земство? Что за зверь? По́дать, что ли, это какая? А?
— А это, вот видишь ты, какая вещь…
— Да ты сам-то знаешь ли?
— Ну, вот еще. Мне нельзя не знать.
— То-то. Смотри не ври. Ну!
— Это дело, как бы тебе сказать? государственное.
— Ну, да ладно. Об этом ты нам не рассказывай; а вот суть-то, главная суть-то в чем?
— Тут, брат, вся сила в выборах.
— Вот что. Кого же выбирать-то?
— Выборных.
— Да. Опять-таки выборных же и выбирать. Ну, а за коим же чертом их выбирать-то станут?
— А они там это будут рассуждать.
— Да, да, да. О чем же это они будут рассуждать?
— Об разных там предметах: об дорогах, о снабжении мостов и так далее.
— Да. Это, значит, по дорожной части. Ну, и за это мы им будем деньги платить? Так, что ли?
— Так.
— Ну, брат предводитель, спасибо, что рассказал. Теперь пойдем по рюмочке дернем.
За несколько минут до обеда на улице загремели бубенчики, и у крыльца остановилась взмыленная тройка отличных серых коней. В залу вошел полный, румяный молодой помещик в английском пиджаке, с пледом на руке.
— Петя! душка! Вот он, урод! Мамочка! давно ли?..
— Что у вас тут такое? Сословия сближаются? Ах, вы, шуты гороховые! Где же мужики-то?
— Какие мужики? Они там, на крыльце.
— А как же сословия-то?
— Ну, вот еще, сословия!
— Зачем же вы наврали?
— Кто тебе наврал? Вон, гляди, видишь, Лаков сидит. Чего же тебе еще?
На диване действительно сидел купец с красным носом и бессмысленно водил глазами.
— Да он, скотина, и теперь уж пьян. Лаков, что, брат, ты уж успел?
— Успел, — кивая головой и улыбаясь, отвечал купец.
— Экое животное!
— Нельзя… ярмонка.
Из буфета выглядывал другой купец и, стоя в дверях, подобострастно кланялся, не решаясь войти в залу.
— А! и ты здесь, чертова перечница! Что же ты сюда нейдешь?
— Он не смеет.
— Я не смею-с.
— Ну, хорошо, братец; стой там, стой! Мы тебя после обеда посвятим.
— Посвятим, посвятим…
Купец кланялся.
Подали суп. Стали садиться за стол. Купец Лаков тоже взялся за стул.
— Что ж, господа, мне-то можно?
— Садись, чучело, садись, ничего.
Купец сел.
— Эй, половой, подай графин водки!
— За стол водку не подают. Что ты? разве здесь кабак? — говорили купцу соседи.
— Ну, шампанского. Черт те дери!
— Много ли-с?
— Полбутылки.
— Эх ты! полбутылки! Мужик! Где ты сидишь, вспомни!
— Что ж такое? Ну, мы полдюжину спросим. Подай полдюжины!
— Слушаю-с.
— Да закусить чего-нибудь, солененького. Проворней! Эх, в рот те шило…
— Лаков, веди себя скромней, — кричали ему с другого конца.
— Я и так скромно.
— Господа, слышали, в Саратове какой случай был?
— Какой?
— Поджигателей поймали. Теперь там такое дело… оказывается, что тут замешаны разные лица…
— Эка штука! У нас мужики двоих поймали; взяли, дурачье, и отпустили.
— А что, позвольте вас спросить, — спросил Рязанова его сосед, уездный учитель, — телеграмму посылать будут?
— Я не знаю.
— Что он такое говорит?
— Я говорю-с насчет телеграммы.
— Какой телеграммы?
— То есть от всех сословий, вот теперь, во время обеда. Разве не будут?