яшка казанова
проза. жизни
Ты на ощупь
Когда она вошла в мою комнату, внося с собою резкий аромат еще не выспавшегося утра, ее плечи слегка подрагивали от ожидания этой странной встречи. Первой за три года. Она отвыкла от меня так, как я отвыкла от нее. И сейчас, остановившись у двери, она, наверное, рассматривала меня беспардонно и грубо. Как прежде.
Она рассматривала меня, и ее губы привычно оформлялись в выгнутую полоску. Только сейчас это никак не задевало. Она приехала навестить; вероятно, привезла с собой цветы, конфеты, которые собиралась оставить на столике у моей постели; привезла с собой мягкий голос, сочувствие и ласковые ладони; привезла нового друга или подругу, читающую журнальчик в машине у моего подъезда.
Я чувствовала, что ей не нравятся мои черные очки, моя стрижка, моя одежда. Ничего. Очевидно, для слепой я выглядела слишком живо. Слепые не курят, сидя на краешке стола, не пользуются духами, не чистят зубы. Вот вы могли бы поцеловать слепую?
Прошло уже восемь месяцев после того, как меня выписали из госпиталя с повязкой на глазах, и за это время моя комната порядком обросла запахами, музыкой, табачными крошками и объятиями. Лесбиянкой быть забавно. Даже слепой лесбиянкой.
— Привет! — почти прошептала я ей, зная, что она отвыкла от моего голоса так, как я отвыкла от ее.
— Здравствуй! — ответил зеркальный карп, в котором чувствовался южный горячий ветер, загар и робость. Такая, какая возникает при разговоре с калеками и уродами.
Она подошла ближе. Достаточно для того, чтобы почувствовать ее звериные зрачки или слегка коснуться невесомых волос. Интересно, какого они сейчас цвета?
Мы упоительно долго молчали. Я не предлагала ей присесть, а она не знала, способны ли слепые думать о таких вещах. Она всегда ненавидела это чувство неловкости неуютных постелей, непонятных разговоров, недоступных глаз. Мне стало стыдно за эту ее скованность.
— Привет! — повторила я ладонью по ее теплому напряженному подбородку, дальше по шейным жилкам, грубоватому трикотажу тенниски.
Она едва уловимо испугалась. Даже нет. Она едва уловимо отвратилась, отпрянула от меня и тут же, испугавшись такой откровенности, прижалась ко мне всем телом, обняла меня за плечи и затихла где-то на груди. Жалость… Странное чувство, делающее людей героями, противными самим себе.
Я легонько провела пальцами по ее волосам, пыталась понять цвет; чуть отодвинула ее от себя. Мне хотелось, чтоб она рассмотрела меня по-настоящему. Чтоб увидела то, что ее действительно интересовало чистая ли у меня рубашка, кожа; как давно я мыла волосы; подстригаю ли я ногти. Она поняла, что я поняла.
— Знаешь, — началась какая-то ее фраза, потонувшая во мне.
За три года эти губы стали жестче и изобретательнее, пропитались чужой слюной. Я чувствовала, что надеваю чью-то одежду, примериваюсь не узка ли?.. не висит ли на бедрах?
Она беспомощно пыталась что-то сказать, непрерывно вспоминая руками мои контуры, но мне было не до этого. Одежда, которую я натягивала, была теперь из едва ощутимой замши. С резким животным запахом. Скользкая, неуютная и незнакомая, но моя. Я почти застегнула молнию. Где тебя носило? Как я и предполагала, ты тесна в плечах, но ничего, я потерплю. Она уже втекала языком в неглубокую ямочку на шее, когда я сняла очки. Я знала, что за глаза у меня сейчас: синие и мертвые, совсем не страшные, только ненужные. Не знаю, почему мне так хотелось, чтоб она посмотрела на мои глаза. Мне казалось, что пряча от нее мои безжизненные глаза, я лгу, пытаюсь обмануть ее, показаться прежней. Она старалась не видеть их, забыть о моих глазах.
— Не волнуйся, разгляди меня, как следует! — прошуршало еле слышно мне в ухо.
Она взяла мои ладони и бросила их прямо на кожу, под футболку, под белье. Она была права, я не права. Мы обе ослепли восемь месяцев назад, мы обе приучались видеть кончиками ногтей и нервной кожицей на ладонях, серебряным пушком на щеках, мокрыми, испуганными губами. И, возрождаясь в памяти движений, мне вдруг вычертилась вся ее фигура. Прежняя: с неровными краями, мягкими кружевными барханами. Так, захлебываясь, вдруг открывшимся прозрением, я заставляла ее закрывать глаза, мучиться собственными глазами, завидовать мне и кричать от зависти.
Любила ли она меня? Не знаю. Даже зрячие часто не могут сказать этого наверняка.
Проще
Все начинается гораздо проще, чем продолжается и, тем более, чем заканчивается. Мне любопытно, с чего же началась я? Они были излишне молоды, искренне неумелы. Может, как мне сейчас, им тогда хотелось жить. А значит — плодиться и размножаться. Получилось. Мной. Внезапный момент зачатия отразился вспышкой в голове. Яркой, простой, белой. Совсем детские, влажные, счастливые, наверное, глаза моего папы, и мамины, вспуганные, не понявшие ровным счетом ничего: этого, боли и меня внутри. За стенкой спала-не спала ее свекровь, пыталась понять, тоже не понимала, злилась, старалась выжить мою будущую маму из дома. Мир волшебно вращался на катушках. Тела моих родителей, тоненькие и потные, прятали меня под мартовскими простынями, все глубже обнимаясь и вплывая друг в друга, еще так влюбленные в себя. Институты и работы, и ужины, и парки, и редкие цветы, и поцелуи, и ужины снова, и продукты, и страх, и вялость, и отсутствие жилплощади, и я — на втором, третьем, четвертом месяце.