Но с Гранадой все произошло мгновенно. Или мне так показалось. Странно для себя, не следя шагов я вышла в маленький желтый дворик тупика. Дома стояли спинами друг к другу, закрывая солнце. Здесь лежали желанные пластины тени, полукругом стояло человек десять и звучала гитара. Перед глазами плавились зеленоватые пятнышки, как это обычно бывает после яркого света, потому я прошла глубже, чтоб увидеть гитариста. Но вместо гитариста на каменной ступени стоял маленький магнитофон, и высокая женщина в синем, с крылатыми воланами платье танцевала фламенко.
Смуглая. Черные волосы, забранные гребнем на затылке, полные, плавные в предплечьях руки. Она танцевала, но не для нас, не для зрителей, это было очевидно. Закрытые глаза под вуалькой мелких морщин, ровно сведенные к переносью брови. Женщина двигалась как будто в паре с кем-то, двигая плечами под невидимыми ладонями, перекатывая волны юбок и рукавов в чьи-то прикосновения. Платье в крупных бликах, тяжелый глухой стук каблука, кастаньеты, прильнувшие к длинным подвижным пальцам. Запястья бились друг о друга. Рот плавал по лицу атласной алой мулетой. Она казалась очень встревоженной, возбужденной, нервной и одновременно абсолютно спокойной. Грудь взлетала ровно и четко, завораживая метрономностью. Она танцевала долго. Она танцевала и танцевала. Люди разошлись. Очень смелые люди. А мне казалось, что если я не дождусь последнего движения, что-то непременно случится со мной.
Я присела на корточки, спиной к стене. Она танцевала и танцевала. Пленка треснула, барахтаясь в динамиках, и оборвалась. Женщина сразу открыла глаза, бросила руки вниз. Кастаньеты тихо клацнули. Она увидела меня и улыбнулась. Подошла. Поднесла к моему лицу белый бубен, требуя монету. Рука была близко — читать линии — и все еще чуть двигалась от танца. Едва заметно прыгали шарики фаланг, тяжелые желтые перстеньки и удивительно полные вены. Бубен слегка подпрыгивал перед моими глазами.
— Cuanto tiempo tengo que esperar? — сказала она несколько грубо, откашливаясь словами.
Я растерялась. Конечно, за танец нужно было платить. Это ее работа. Работа. И только для меня, ошалевшей русской туристки, он мог превратиться в колдовство. Рука нащупала в кармане теплый кружок. Я привстала, наклонилась над бубном и поцеловала его плоский матовый живот. Потом положила денежку. Женщина не отходила. Мне пришлось поднять на нее глаза. Она смотрела внимательно. Рот немножко приоткрылся в уголках:
— Me llamo Julia, — конечно, мой испанский звучал очень бедно. Но я не могла придумать, что еще сказать. Женщина улыбнулась сверху вниз и сказала:
— Me llamo Gitta.
Она протянула ладонь, чтоб помочь мне встать, но я отчего-то пожала ее. И тут же почувствовала себя круглой дурой. Женщина засмеялась, присела передо мной — лицо к лицу. У нее были темно-вишневые глаза. Очень сочные, поэтому, когда она смотрела прямо, по ресницам текла шоколадная влага. Оттого желваки прыскали слюной, а по гортани росло ощущение голода. Было неловко отводить взгляд и приходилось терпеть пытку. Со стороны мы, наверное, выглядели, как два зверя, обнюхивающие друг друга. Хотя, так казалось только мне. Она, просто выбросив вперед руку, пробежала ногтем по моей губе, отшелушивая томатный ус. Потом приблизилась совсем и, слегка нагнув голову, взяла губами за губы. Ненадолго, одним быстрым глотком. Будто попробовала на вкус. Бесстрастно пригладила волосы. Затем встала, увлекая меня за собой, и, куда-то повела, зацепив руку за ремешок моего рюкзака.
Я слегка упиралась, но женщина рельефно напрягала локоть, и от этого холодело под ложечкой.
Она с видимым удовольствием показывала мне свою квартиру в доме с желтой тупиковой спиной. Две маленьких комнаты, просторную кухню с легкой плетеной мебелью, душевую в клетках кафеля. Что-то говорила по-испански, громко и размашисто, оборачиваясь ко мне в поисках подтверждения или ответной улыбки, но мне нравилось не понимать ее. Слушать чужой бурлящий язык, как шум воды. И бегать по варьетешным гласным, по согласным с набойками на каблуках, по лестницам интонаций. Она спрашивала меня о чем-то, и, не получив ответа, снова принималась говорить, торопливо перебивая саму себя.
Она смеялась над фотографиями в деревянных рамках разбросанными по стенам. Щелкала по черно-белым носам молодых людей, похожих на нее линией лица. Целовала в лоб большой портрет пожилого мужчины. А потом сразу — поцеловала меня. Прижав тяжелым телом к косяку кухонной двери, глубоко задохнувшись мной. В ее руках было беспокойно, чуялось что-то первое, непривычное для быстрых пальцев. Ловких в танце, но судорожных сейчас. Вдруг я почувствовала желание вырваться, уйти из рук, из этого дома, встретить тебя в аккуратном зале ресторана. И оттого появилась ладонями по влажной шее, заласкала прядь выбившихся из прически волос, схватила языком тот, незнакомый язык. Его варьетешные гласные и лестницы интонаций. Женщина дрогнула хребтом и отпрянула. Помада растертая вокруг рта, глаза, сомкнутые преувеличенно. Это очень возбудило меня. В мускулах появилась бесшабашная, почти болезненная напряженность. Я не позволила ей сделать даже шаг, все плотнее утопая губами в темном сатине шеи, цепляясь за бесстыдно-нагие мочки. Она не успевала подхватывать дыхание, торопливо сглатывала и дрожала. Она боялась. Мне стало очень жаль ее. Стало стыдно. Стало страшно останавливаться и падать вниз. Стало животно жадно отпускать ее.