А в комнате было душно. Пахло чьими-то носками, а может быть, всеми носками сразу. Дед нюхал табак и силился чихнуть. Мама разговаривала с Настенькой о тете Симе и называла ту «старой курвой». Андрей кисло стоял на радиоле. Кто-то надкусил ломтик хлеба. Рюмка пока была полна. И тут маму озарило: «Компот!! Юрик, неси компот!» Я пошел на балкон за чаном компота из сухофруктов. Налил немного в кастрюлю и внес в комнату. Дед обрадовался: «Запивон!» Все хлебнули компота —сахара маме было жаль — и скривились. Андрей на радиоле показал мне язык. Я был уже пьян. Мне хотелось спать.
Но мама хватала меня за руку, тревожно спрашивая: «Куда? Нет. Ты будешь здесь, со мной. Ты у меня теперь один остался». На ее ресницах светились слезинки, и было очень жаль маму. Я уснул прямо за столом, уронив голову на плечо тете Кате.
Проснулся, когда гости начали расходиться. Рюмка у Андрея была пуста. Андрей выглядел уставшим. Мне было тошно настолько, что я, честно говоря, немного завидовал Андрею.
Двадцать человек осталось спать у нас. Мама, добрая душа, положила деда рядом со мной. И я промучился всю ночь, стараясь увернуться от дедовских пьяных поцелуев. Потом дед уснул и источал перегарные сны. Я смотрел в потолок и думал про Андрея. Чуть правее женский голос хихикал и говорил: «Не надо! Прекрати! Не надо! А помнишь, у Протопоповых поминки в ресторане отмечали?»
Нашептанное на ухо
Юные зайцы — то же, что и птицы. Они всегда верят в возможность полета. Разнесчастные зайцы. То же, что и плотные рыбы в суровых морских куражах. Зайцы, особенно юные —то же, что и свечи. Востятся под пальцами, разгибают мягкие ушки. Можно лепить все, что захочешь. Из них. Светлых гномов и безобразных замарашек, смешных прокаженных в шелковистых сари и пучеглазых выродков. Зайцы склонны к карнавалам и фиестам. Надень на них десяток старинных юбок хитрых испанских девочек и получишь настоящий праздник. Зайцы умеют веселиться напропалую. Бегают по квартире, как дети. Сметают ушами пыль с наших избитых обоев. Следят на полу, забывают про сон и туалет. Не чистят зубов, но убивают полчища крыс, скулящих по углам. Мы крадем зайцев, когда они совсем еще юные, у горбатых и противных старушонок, откармливаем мюслями и шоколадом, а затем живем с ними.
А если я начинаю смотреть на тебя особенно, зайцы все понимают, скрываются в ванной и мурлычут нам оттуда свои мотивы, пока мы не слышим, потому что наши уши забиты любовью.
Я хочу любить тебя весело. Смеяться тому, что ты рядом. Смеяться под твоими тонкими пальцами. Весело заниматься любовью. Изредка затихать, впиваться в подушку. Смотреть самые лучшие фильмы, а звезды все хороши. Я не хватаю с неба звезд. Они сами падают в мои ладони, намертво прилипая к пальцам.
Незаконченная история
Я все еще стыжусь себя. Стыжусь, правда, столь жалко и порочно, что впору стыдиться самого стыда.
Вчера вечером мы с Натальей сидели в комнате. Вдвоем, без всех. Даже Мойша, мой пес, спал где-то в прихожей.
Мы сидели-полулежали на диване и читали Набокова, глотали музыку. Было хорошо и покойно. Удивительно покойно, как редко бывает, только в детстве да во сне. «Слушай! — Наташа вдруг вспомнила что-то, глаза были уже заарканены азартом, — там, у Гумилева, «девы-жрицы с эбеновой кожей»… Как замечательно, как пронзительно, как пронзительно и тоскливо, правда?»
«Отчего ж?» — не согласилась я нарочно, чтоб еще раз поймать из самых Наташкиных зрачков то выражение одержимости.
«Как ты не чувствуешь этого? «Эбеновой» — она почти пропела — Э б е н о в о й! Какой это?? Нежно-молочной, хрупкой, фарфоровой? Какой? У меня эбеновая кожа?» Наталья начала подставлять мне щеки, руки, требовать, чтоб я рассмотрела ее получше, но смотреть на нее у меня не оставалось сил, голова опять предательски поплыла. «Да…да…», — кивком ответила я ей.
Она не должна знать, что происходит со мной из-за нее, никогда нельзя показать ей это. Мне и самой пока не разобрать, что это за болезнь, что за наваждение. Всякий раз, когда мы так близко, так рядом, мне хочется обернуться: пледом ли под ее коленями, замусоленной ли серенькой «Лолитой», воздухом, который Наташка хватает губами, спотыкаясь на неуемных паузах. Я люблю это чувство и пугаюсь, мучительно стыжусь его. Вовсе не за этим слабоалкогольным, слабоэротическим коктейлем приходит Наташка в мой дом. Ей нужно хорошо «подогнать» литературу и еще лучше — русский, чтоб через два месяца во что бы то ни стало поступить во ВГИК. Мне казалось, что я смогу ей в этом помочь, да только теперь все катится само собой. Она, как и полгода назад, дважды в неделю штурмует меня, а вместе со мной и все хрестоматийные баррикады. Но у меня, кажется, совсем растрескались плечи подсаживать ее к бойницам.