Бедной души — это, знаете ли, точно сказано. Моя злосчастная печень тяжела, как отвергнутая рукопись; они умудряются с помощью частых инъекций держать кошмарную гиену боли на расстоянии, но так или иначе она всегда при мне, как приглушенный гул снежной лавины, стирающей постепенно все постройки моего воображения, все межевые столбы моего сознательного «я». Это смешно, но я раньше думал, что умирающие видят тщету достижений, суетность славы, страсти, искусства и так далее. Думал, что драгоценные воспоминания в уме умирающего затмевают повседневный сор, но сейчас я чувствую обратное: мои самые ничтожные ощущения приобрели гигантские пропорции. Вся солнечная система не более чем отражение в стеклышке моих (или Ваших) ручных часов. Чем больше я съеживаюсь, тем больше становлюсь. Полагаю, что это необычное явление. Абсолютное отрицание всех религий, придуманных человеком, и абсолютное самообладание перед лицом бесследного исчезновения! Я мог бы изложить все это в одной большой книге, и она стала бы новой библией, а ее автор — основателем новой веры. Книга эта не будет написана, и не только потому, что умирающему не до книг, но и потому, что этот умирающий не способен сконденсировать все это в одной вспышке, понять которую можно лишь мгновенно.
Заметка на полях: получено в день смерти автора, поместить в папку «Письма R».
22
Персону никогда не нравились собственные ступни. Они казались ему неуклюжими и слишком чувствительными. Даже будучи взрослым, он избегал смотреть на них, раздеваясь. Его раздражала американская мания ходить дома босиком, возвращение не то в детство, не то в простые и бережливые времена По спине пробегали мурашки, когда ноготь застревал в шелковом носке. Так вздрагивает женщина, наступив на резиновую игрушку, издающую писк. Стопы ног были неуклюжи, слабы и всегда болели. Покупка обуви напоминала визит к зубному врачу. Сейчас он с неприязнью смотрел на обувную коробку, купленную им в Бриге по пути в Витт. Ничто не упаковывают с такой дьявольской аккуратностью, как ботинки! Содрать с них бумагу! Этот процесс принес ему облегчение. Эту пару отвратительно тяжелых альпинистских ботинок он уже примерял в магазине. По размеру они, пожалуй, ему подходили, но, конечно же, не были так удобны, как уверял продавец Размер- то его, но попробуй их надень! Он натянул их со стоном и зашнуровал с проклятиями. Как бы то ни было, с этим придется смириться. Восхождение, задуманное им, нельзя было проделать в обычной обуви: когда однажды он это попробовал, то все время терял равновесие на скользких камнях. Что касается новых башмаков, то они по крайней мере не съезжали на каверзных выступах и уступах. Он вспомнил мозоли, натертые другой такой же кожаной парой, приобретенной им восемь лет назад и выброшенной при расставании с Виттом. Левая тогда жала тоже чуть меньше, чем правая, — жалкое утешение.
Он снял тяжелую черную куртку и надел старую штормовку. Когда шел по коридору, споткнулся на трех ступенях возле лифта. И расценил это как предупреждение о предстоящем страдании. Но постарался проигнорировать маленький зазубренный краешек боли и закурил сигарету.
Для второразрядных гостиниц типично то, что лучший вид на горы открывается из окна в коридоре с северной стороны. Вверху темные, почти черные хребты с белыми прожилками, некоторые из них сливаются с сумрачными, нависшими над ними тучами, другие укутаны в пушистую облачную вату, ниже курчавится хвоя елей и сосен, еще ниже — светлая зелень полей. Меланхоличные громады! Воплощение земной тяжести и горя.
Сама долина с городком Витт и несколькими деревушками вдоль узкой речки состояла из жалких маленьких пастбищ, разгороженных колючей проволокой, с высокими разросшимися лопухами в качестве единственного украшения. Река была прямая, как канал, и утопала в зарослях ольхи. Для глаз простора хватало, но взгляд не находил удовольствия ни вблизи, ни на дальнем плане, ни в этой пыльной коровьей тропе, взбирающейся под прямым углом по скошенному скату, ни в геометрически расчерченной плантации лиственниц на противоположном склоне.
Первый этап его нынешнего паломничества (Персон в душе был пилигримом, подобно своему галльскому предку, поэту-католику и почти святому) состоял из шествия через Витт к горстке шале, разместившихся над ним. Сам городок показался еще безобразнее и неопрятнее, чем был когда-то. Он узнал фонтан, и банк, и церковь, и большой каштан, и кафе. А еще почтамт с одинокой скамьей, как будто поджидающей писем, которые так и не пришли.