Теперь он продирался через этот лес, дыша так же трудно, как в те дни, когда преследовал золотистый затылок Арманды или колоссальный рюкзак на голых мужских плечах. Очень скоро он почувствовал, как на суставе третьего пальца правой ноги, под давлением башмака, образовался маленький красный глазок содранной кожи, прожигавший каждую его мысль нестерпимой болью. Все-таки он выбрался из леса на усыпанный камнями луг и увидел хлев, который, как ему показалось, он помнил, но ни ручья, где он однажды мыл ноги, ни сломанного мостика, соединявшего в его памяти прошлое с настоящим, почему-то не было. Он продолжил свой путь. Небо вроде бы прояснилось, но солнце время от времени снова заходило за тучку. Тропинка вывела его к пастбищу. Он заметил большую белую бабочку, распростертую на камне. Ее, словно бумажные, крылья в черных точках с бледными малиновыми прожилками были оторочены прозрачной каймой с некрасивыми мятыми складками, подрагивавшими на безрадостном ветерке. Хью не любил насекомых, а эта бабочка показалась особенно отталкивающей. Тем не менее из сострадания к ней он преодолел желание раздавить ее ногой. Со смутной мыслью, что она, должно быть, устала, проголодалась и ее следовало бы перенести на ближайший островок мелких розовых цветов, склонился над ней, но с пугливым шорохом она уклонилась от носового платка, лениво взмахнула крыльями, преодолевая силу тяжести, и улетела прочь.
Он подошел к указателю. Сорок пять минут до Ламмершпица, два с половиной часа до Римперштейна. Это не было похоже на дорогу к фуникулеру. Указанные направления казались скучны, как бред.
Круглолобые серые камни с заплатами темного мха и бледно-зеленого лишайника устилали дорогу за указателем. Он посмотрел на облака, похожие на клочья ваты, застрявшей меж зубцами гор. Не было смысла идти дальше. Проходила ли она тут, отпечатался ли сложный узор ее подошв на этой глине? Он заметил остатки одинокого пикника; поодаль белела яичная скорлупа, истолченная рукой еще одного одинокого туриста, сидевшего здесь незадолго до него; валялся скомканный полиэтиленовый пакет, в который быстрые женские пальцы маленькими щипцами так старательно укладывали на фабрике продолговатые яблочные дольки, чернослив, орехи, изюм, липкие кусочки банана, — содержимое давно съедено. Пелена дождя скоро все заслонит. Он почувствовал лысиной первые капли дождя и зашагал назад, к лесу и вдовству.
Дни наподобие этого дают зрению отдых и позволяют другим чувствам работать с большей отдачей. С неба и земли были смыты все краски. Дождь шел, или притворялся, что шел, или не шел вовсе, и все же, казалось, он шел в том смысле, в каком только некоторые старые северные диалекты способны выразить словесно или не выразить, а передать стихами, так сказать посредством тени звука, этот шум, производимый в зеленоватой дымке мелким дождем в благодарных кустах шиповника. «Дождь идет в Вюртемберге, но не в Витгенштейне». Темная шутка из «Фигуральностей».
24
Прямое вмешательство в жизнь персонажа не входит в нашу компетенцию, а с другой стороны, выражаясь фигурально, его судьба не есть череда неизбежных предначертаний: некоторые «будущие» события могут быть вероятнее других, о'кей, но все они — химеры, и каждое причинно-следственное звено дело случая, даже если петля и впрямь затянулась вокруг вашей шеи, а тупая толпа уже затаила дыхание.
Какой бы воцарился хаос, если бы кое-кто из нас поддерживал мистера Икс, тогда как другие покровительствовали мисс Джулии Мур, чьи интересы, столь экзотические, как восточная диктатура, вошли бы в противоречие с интересами ее больного старого жениха, того самого мистера, нынче лорда Икс. Самое большее, на что мы способны, подталкивая нашего любимца в оптимальном направлении и с симпатией, не влекущей за собой ущерба для прочих, — это действовать как дуновение эола, используя легчайшее, самое косвенное давление, такое, как попытка спровоцировать сон, который, мы надеемся, наш избранник назовет пророческим, если вероятное событие действительно произойдет. На печатной странице слова «вероятное» и «действительно» следует тоже набрать курсивом, чтобы показать легкое дыхание ветерка, наклоняющее эти буквы. Мы нуждаемся в курсиве в отличие от авторов детских книг, хотя куда нам до их причуд и странностей!
Земной путь не прямолинеен, он похож на кружение в маскарадных одеждах вокруг собственного «я»: так овощи из нашей первой книжки с картинками окружали мальчика во сне — зеленый огурец, синий баклажан, красная свекла, картофелина-папа, картофелина-сын, по-девичьи тонкая спаржа и, ой-ёй-ёй, многие другие, их хоровод ускоряется и ускоряется, постепенно превращаясь в полупрозрачное кольцо полосатой раскраски вокруг мертвого персонажа или планеты.