Но Хью Персон не сдался. Экипированный по- другому, с альпенштоком, с жевательной резинкой во рту, он присоединился к ним на следующее утро. Попросил их придерживаться своего темпа, нигде его не ждать, и добрался бы до канатной дороги, если бы не заблудился в ежевичных зарослях в конце просеки. Следующая попытка, через день или два, оказалась более успешной. Он почти преодолел лесистую часть склона, но изменилась погода, опустился влажный туман, и он два часа провел в удушливом хлеву, поджидая, когда клубы тумана рассеются и проглянет солнце.
В другой раз он вызвался нести пару ее новых лыж, крокодилово-зеленых, странных, из полиуретана и металла. Их диковинные крепления выглядели как двоюродные братья ортопедических приспособлений, помогающих передвигаться калеке. Ему позволили взвалить на плечи эти драгоценные лыжи, показавшиеся поначалу сказочно легкими, но затем потяжелевшие, как малахитовые бруски, под которыми он шел, пошатываясь, вслед за Армандой, как клоун, меняющий реквизит на цирковой арене. Его освободили от этой ноши, как только он решил передохнуть. Ему предложили в качестве замены картонный пакет с четырьмя апельсинами, но он оттолкнул его от себя.
Наш Персон был упрям и чудовищно влюблен. Сказочное сопротивление своей готической силой препятствовало, казалось, всем его попыткам взять неприступную крепость дракона. На следующей неделе ему это наконец удалось — и он перестал быть обузой.
15
Пока он сидел, потягивая ром, на залитой солнцем террасе Café du Glacier под, подъемником в Драконите и весьма самодовольно разглядывал в алкогольной эйфории горного воздуха лыжную трассу (какое волшебное зрелище после всей этой слякоти и примятой травы!), пока он любовался девственной ее белизной и голубоватым узором в елочку на снегу, разноцветными маленькими фигурками, нанесенными кистью случая на сверкающе-белый фон, как на полотне фламандского мастера, Хью говорил себе, что все это могло бы стать прекрасной обложкой для автобиографии знаменитого лыжника «Записки снежного человека» (тщательно исправленной и переделанной множеством редакционных рук), чью рукопись он недавно вычитывал, проверяя такие термины, как «торможение плугом» и «авальман». Забавно было наблюдать, попивая уже из третьего бокала, за разноцветными маленькими человечками, проносящимися мимо, теряющими здесь лыжу, там палку или победоносно петляющими в облаке серебряной пыли. Хью Персон, теперь переключившись на вишневый ликер, прикидывал, не последовать ли ее увещеванию («такой большой симпатичный увалень, такой спортивный янки — и не может скатиться с горы!») и уподобиться тому или этому парню, летящему вниз лихо присев на лыжах, или, наоборот, новичку, обреченному снова и снова разыгрывать после падения пантомиму блаженной и благодушной прострации.
Ему так и не удалось ослепленными, слезящимися глазами высмотреть в этом горнолыжном муравейнике силуэт Арманды. И все-таки однажды он поверил, что ухватил ее взглядом, скользящую и вспыхивающую в огненно-красной куртке, без шапки, мучительно-привлекательную, вот тут, здесь, и уже там, перелетающую через снежный ухаб, все ближе и ближе, ловко пригнувшуюся — и внезапно превратившуюся в незнакомку в лыжных очках.
В этот момент она появилась с другой стороны террасы — в зеленой нейлоновой куртке, с лыжами в руках, в невероятных ботинках. Он провел достаточно много времени в швейцарских спортивных магазинах, изучая лыжное обмундирование, чтобы знать, что на смену кожаной обуви пришел пластик, а шнурки заменены тугими зажимами. «Вы как первая девушка на Луне», — сказал он, показывая на ее ботинки, и если бы они не облегали ногу так плотно, она бы повела пальцами внутри, как делает женщина, когда хвалят ее туфли (смеющиеся пальчики, отзывающиеся на щекотку льстивых губ).
— Послушай, — сказала она, разглядывая свои Mondstein Sexy (их диковинное название), — я оставлю лыжи здесь, переодену ботинки, и мы вдвоем вернемся в Витт. С Жаком я поссорилась, оставила его с любезными дружками. С этим, слава богу, покончено.
Сидя напротив него в надмирной колыбели фуникулера, она изложила сравнительно благопристойную версию того, о чем впоследствии поведала ему в отвратительно ярких подробностях. Жак настаивал на ее присутствии при коллективных занятиях онанизмом с близнецами Блейками в их шале. Однажды он уже заставил Джека показать ей свой инструмент, но она возмутилась и потребовала вести себя прилично. А теперь Жак преподнес ей ультиматум: либо она присоединится к их гнусным играм, либо он перестанет быть ее любовником. Она готова быть ультрасовременной социально и сексуально, но это не только вульгарно и оскорбительно, а еще и старю, как Греция и Рим.
Гондола так и скользила бы вечно в голубоватой дымке райского блаженства, если бы здоровяк служитель не остановил ее перед тем, как навсегда запустить в обратном направлении. Они огляделись. Вокруг ангара, где механизм выполнял свою скромную и бесперебойную работу, стояла весна. Арманда с вежливым «Excuse me» отлучилась на минуту. Коровы паслись вблизи уборной среди одуванчиков. Радиомузыка доносилась из соседнего кафе.
В робком трепете зарождающейся любви Хью спрашивал себя, сможет ли он осмелиться поцеловать ее, улучив подходящий момент во время спуска по петляющей дороге. Он попробует, как только они достигнут рододендровых зарослей, где они остановятся: она, чтобы снять куртку, он — вынуть камешек из правого башмака. Рододендроны и можжевельник уступили место ольхе, и голос знакомой неуверенности начал уговаривать его отложить извлечение камешка и легкий, как бабочка, поцелуй до другого случая. Они вошли в еловый лес, она остановилась, огляделась и сказала так буднично, как будто предложила собирать грибы или малину:
— А сейчас можешь овладеть мной. Я знаю хорошее мшистое местечко, вон за теми деревьями, там никто нам не помешает, если ты сделаешь это быстро.
На мху валялась апельсиновая корка. Он хотел обнять ее в качестве прелюдии, необходимой для его нервной плоти («быстро» было ошибкой), но она по-русалочьи отстранилась и присела на черничный куст, чтобы снять ботинки и брюки. Его неприятно удивила ворсистая ткань толстых вязаных черных рейтуз, которые она носила под брюками Она позволила спустить их лишь настолько, насколько это было необходимо. И не дала целовать себя и ласкать ляжки.
— Да, не повезло, — сказала она в конце концов, но когда привстала, чтобы натянуть рейтузы, он вдруг обрел силу сделать то, что от него требовалось.
— А теперь домой, — сказала она своим обычным нейтральным тоном, и они в молчании продолжили свой, уже короткий, спуск.