Прозрение. Том 1 (СИ)

Он всхлипнул. Я вздохнул.

— Давай, ты ляжешь, а я тебе почитаю?

Таким манером я усыплял малую. Она давно спала рядом со мной, свернувшись у стены клубочком.

Эберхард покачал головой:

— Я не могу здесь спать. Здесь всё слишком живое. Стены смотрят.

Он замолк, понимая, что стучится не в ту дверь, и такого сочувствия, какого бы ему хотелось, он от меня не дождётся.

Кьёша, разбуженная разговором, вылезла из-под кровати и уселась, постукивая хвостом по деревянному полу.

Я встал. Отложил книгу, подаренную мне Драгое. Сгреб Эберхарда вместе с пледом и перенёс в добытую специально для него кровать. Не раздевая накрыл простынёй.

— Всё. Я сказал — спать! Ты закрываешь глаза, и никакие стены на тебя уже не смотрят!

Ругался я шёпотом. Дом спал, я тоже слышал его сонное, размеренное биение.

Сел рядом:

— Слушай. Вот он пишет «Ведь только у намоленного мира есть стены». И ты говоришь: «Стены смотрят». Это стены нашего уклада, образа жизни?

Наследник посмотрел на меня мокрыми глазами и кивнул.

— Ты лучше стихи почитай? — попросил он.

Я перелистал настоящий бумажный томик.

Пить в одиночестве кофе. Молчать,
Ради беседы с собой.
Снега печаль. И тоски печать.
Энио-экле… Не отвечать.
Сдохнуть вместе с судьбой.

Пытка соЗнания. Как поймёшь,
Где сам себя терял?
Снова забудешь, снова уйдёшь,
Тайны рожденья укроет ложь —
Знание — яда фиал.

Страх самого себя не объять,
Сколько себя не пей.
Энио-экле… Закончить-начать.
Зло и добро перестать различать —
Что может быть больней?

Не торопись тех, кто мёртв, любить,
Верить — не торопись.
Жизни как бусы нижи на нить.
Паркам привет. Им над небом плыть.
Нам же — направо и вниз.

— Это раннее, — пробормотал Эберхард и закрыл глаза. — Он это в академии написал. Перелистни.

— А что такое энио-экле?

— Ноль и один. Эта пара символизирует начало и конец…

Я перевернул две страницы.

Кому бы сдать душу в аренду?
Простаивает часами…
К деньгам не радеет. И к бренду
Не тянется. За небесами

Всё ищет звезду, что сорвётся.
Снежинку, что в такт закружило.
Заплачу — душа улыбнется.
Вот так нам: мне больно, ей живо.

Иначе — всё ложь, да рассудок.
Все только иллюзия веры.
Да правды тупой закоулок.
Да вбитые с детства примеры.

Но…что мне примеры, коль окон
Всё больше и больше открытых?
Всё легче мой след… Не протоптан
Тот путь, где обители срыты.

Где стены вздымаются храмов,
Что сердце увидеть страшится…
Где солнце не мимо, а прямо…
Сквозь сердце на спицу садится.

— Такое ощущение, что он всё время думал о смерти, — сказал я, и голос вдруг прозвучал одиноко и гулко.

Эберхард спал. Он словно бы ушёл от меня в ту дверь, которую искал в своих стихах совсем молодой парень, будущий великий поэт и философ, а в те годы — такой же мальчишка. Тот, которого назовут потом Рогард.

Я сжал подарок Локьё, пристроенный на шнурке рядом со спецбраслетом. Звериная морда на бляшке была похожа на медвежью, металл — серебро с медью.

Крови одной со смертью.
Тихая поступь дней
Лишь испугает тело,
Душу не разорвешь.

Но, обретая вечность,
И принимая меч,
Эту тоску по свету
С обуви не стряхнешь.

* * *

Это утро могло бы стать самым счастливым в моей жизни.

Лиина куда-то отослала Брена, а сама занялась стиркой, вручив мне всех детей. Я едва достал себя из мира снов, сидел в трусах на кровати, но ей это не помешало.

Энжелин тут же затеял войну с толстым хвостом Кьё. Пуговица скакала вокруг, требуя дать ей подержать крошечную Камалу. Та играла пальчиками, мягонькая и сосредоточенная.

Последним пазлом был Эберхард, читающий в кресле у окна мою книгу. В ногах у него прятался от Энжелина Кай.

Мне давно хотелось взять к Локьё дочку, но я всё не осмеливался попросить об этом Айяну. Майи-эль уже два с половиной года. Эта лягушка-путешественница была бы рада.

Тем более, она отлично знает и Роса, и Джоба, и Дерена. И всё-таки…