Вздернув подбородок и выпятив грудь, Покровский сказал:
— Да, я спортсмен.
— Угу, спортсмен, — промычал Глебов. — Антоша, очнись. Он занимался бальными танцами, он не способен ударить человека. Он только ногами прикольно машет, и всё. Как он кого-нибудь вырубит? Станцует перед ним Лебединое озеро и рассмешит до упаду?
— Я изучал приемы из единоборств для нашего фильма, — обиделся Покровский. — А форму я набрал на танцах. По телосложению я ничем не отличаюсь от мастера боевых искусств.
— Что ты несешь, придурок? Если бы ты набрал свою форму занимаясь карате — это одно, а ты ходил на танцы. Черт, даже не на какие-нибудь хип-хоп танцы, а на бальные! Бальные! Бальные!!! Ты понимаешь разницу между бальными танцами и карате, брутальный ты наш?
— Я бы с радостью записался на карате, — проворчал Покровский. — Просто мой препод по актерскому мастерству сказал, что я должен заниматься танцами, чтобы стать пластичным. Но примы-то я всё равно знаю.
— Только применять их не умеешь. И боишься.
Хихикнув, Шутов сказал:
— Ладно, насчет Гоши я погорячился. Но у нас остаются ты и я.
Глебов повел бровью.
— И ты? А ты разве не боишься вида крови?
— Один раз потерплю, обещаю не падать в обморок, — поклялся Шутов. — Ты подумай, Сергей. Роскошные тачки, девочки, успех, зависть, уважение…
— Достал. Уже не смешно.
Энергичный Шутов вдруг словно исчерпал все запасы энергии, осунулся и стал предельно серьезным.
— Думаешь, я прикалываюсь?
— Конечно.
— А вот и нет. Вчера ты сам говорил, что мы — неудачники. И ты полностью прав, чувак. Мы неудачники и ими останемся, если сами не попытаемся что-нибудь изменить. Возможно, кому-нибудь из нас однажды подфартит и он попадет в кино. Когда ему будет лет сорок-пятьдесят. А возможно, не попадет. Скорее всего, не попадет. Скорее всего, мы навсегда останемся никем. Потому что начинающих режиссеров, актеров и сценаристов каждый год появляются тысячи, а в профессию пробиваются и остаются в ней единицы. И чтобы просто пробиться в нее, нужно пахать как проклятым. И мы пашем. Мы учимся, работаем и снимаем наши фильмы. Сколько мы спим последние два года? По шесть-семь часов. Когда у нас последний раз был выходной? Когда мы просто валялись на кровати и ничего не делали? Год назад, два? — Он всмотрелся в помрачневшие лица друзей. — Вот так-то, товарищи. У нас мерзкая, нищая жизнь. Нам очень тяжело, но после получения дипломов мы не сможем продолжать жить даже так, как сейчас. Мы уже не маленькие, тебе двадцать семь, мне и Гоше по двадцать шесть. Мы уже пожертвовали своей молодостью ради нашей мечты. А рано или поздно у нас всех обязательно появится семья, дети, и тогда точно всё, прощай наша мечта, потому что на нее просто не останется ни минуты свободного времени. Ну, или можно забить на семью и жить одному лет так до пятидесяти, тратя всё время на кино. Только я так не хочу. — Антон ткнул Сергея пальцем в грудь. — Ты предлагаешь нам смириться? Согласен остаться никем? Хочешь просто плыть по течению и надеяться, что тебе однажды повезет? Только вот хрен, я не верю в удачу, ее не существует. Она не для таких, как мы. Никогда не появится никакого дяди-продюсера, который даст нам денег на наш фильм. Проснись и пойми это. Мы сами должны добиться успеха. Сами. Мы сами должны снять наш фильм. Если будем просто сидеть, ждать и надеяться на чудо, мы никогда его не дождемся. Нельзя надеяться на что-то, лучше — никогда не будет. Мы сами должны строить свое будущее. Если мы хотим осуществить нашу мечту и снять вместе наш фильм, то мы должны снять его. И единственное, что нам для этого нужно, — деньги. Ты, Сергей, можешь и дальше надеяться на удачу. Можешь пойти и купить очередной лотерейный билетик, а я лучше возьму пистолет и пойду грабану банк. И мне насрать, что меня могут посадить или пристрелить! Потому что чтобы добиться чего-то значительного, нужно быть готовым пожертвовать чем-то еще более значительным!
После столь эмоциональной речи на кухне повисла тяжелая тишина. Которую нарушал лишь стук капель протекающего крана, казавшийся в этот момент оглушительно громким. Кап-как-кап, — стучались о метал раковины капли, и звук утекающей в никуда воды напоминал тиканье секундной стрелки часов, отсчитывающих время до момента, когда им всем предстояло разъехаться по своим домам и забыть о своей мечте.
— Сильно сказано, — наконец первым нарушил молчание Покровский.
— Да, прикольно завернул, — согласился Глебов. — Только я уже читал о человеке, который оправдывал преступление высшей целью. И звали его, кажется, Раскольников…