Мы, как два вола, которых присутствие женщины только отвлекает, трудились: я — на персональном «рейне» Г. Б., Костя — на арифмометре, а сам Г. Б. собирал в дорогу вещи.
— …Что же вы Петра не захватили? — подшучивала Елена Ивановна.
Костя стал рассказывать, как я завлекал Петра Якклича, как уговаривал приехать вместе с нами и как тот отказывался. Костя устроил передышку-импровизацию на полчаса. Костя был неистощим, и мы все хохотали.
Елена Ивановна смеялась:
— Эх ты, рохля! Не привез моего рыцаря!
— Теперь, Елена Ивановна, вам их в другом месте искать придется. Там, где муж — сила, поклонники — гниль! Робки очень!
— Ну не скажи, — возразила она, — не скажи. Там у вас мужчины хоть куда! Там такие полковники ходят — закачаешься! Высокие, прямые, как палки! Палки, да и только!
— Па-алковники?
— Ну да! Фамилий не знаю, а видно — мужчины!..
Мы смеялись. Г. Б. смеялся тоже, но смех его был с некой трещинкой — во всяком случае, он смеялся много сдержаннее, чем мы трое. Он ласково смотрел на нас с Костей. Он сидел в распахнутой пижаме, мохнатая белая грудь клубилась из-под майки. Он увязывал книги.
— Вот, Леночка, каких мальчиков бросаю здесь.
— А пусть едут с нами, — отвечала, ни секунды не думая, Елена Ивановна. — У меня будут три кавалера, и все сорокалетние толстухи полопаются от зависти!
И снова треск «рейна» и стрекотня арифмометра, снова мы считали, обдумывали, проставляли в расчетных уголках: «проверил Белов», «проверил Князеградский» — и как-то не уставали от работы, счета, смеха и оладьев. И так всю ночь.
Часу в двенадцатом ночи я вышел подышать на лестничную клетку. Я прошел мимо телефона-автомата у входной двери, мимо швабры и закрытых мусорных ведер. Я стоял на лестничной клетке, стоял, облокотясь на непрочные деревянные перила, и невидящими глазами смотрел в пролет пятого этажа. Устал.
Припомнился весь этот напряженный, натянутый, как нить, день… Наши… Старик Неслезкин… Петр Якклич… Утомленность, расслабленность и легкий шум в голове вдруг толкнули меня к телефону и не дали поколебаться, подумать.
Трубку поднял муж.
— Это с работы, — сказал я. — Товарищ с работы. Как ее здоровье? Нельзя ее к телефону?
— Нет, — муж как-то невесело засмеялся, — она… она в ванной. Разве что через полчаса… если это, конечно, важно. А впрочем, не церемоньтесь. Звоните.
Или это шумел эфир, волнуясь от мембраны к мембране, или в самом деле дверь той ванны была слегка приоткрыта — я явственно слышал, как шумит далекая таинственная вода. Я представлял, как она бежит прозрачной струей, и Эмма стоит в ванной, чуть прогнувшись в полной талии, и, придерживая рукой груди, говорит волнуясь: «Кто? Спроси, кто звонит?..»
Через полчаса я позвонил еще.
— Это ты? Ты? — обрадовалась она. — Как хорошо, что ты позвонил…
— Я, Эмма… Я немного беспокоился… Сегодня день тяжелый.
— Ты… Нет, ты не поймешь, как это хорошо, что ты позвонил… Я… Нет… Но как? Как ты догадался? И ведь уже ночь.
Не думая и толком не понимая, что говорю, я сказал:
— Я люблю тебя, Эмма.
С минуту она молчала, я тоже молчал и весь таял.
— Мальчик мой… мальчик… — тихим шепотом проговорила она, голос ее сорвался. Потом раздались гудки.
7И опять мы считали. Елена Ивановна, стоя сзади, облокотившись на мощную спину Г. Б., говорила:
— О! Завтра побегу по магазинам! Нужно купить хотя бы один приличный чемодан. Мы же с тобой будем выглядеть оборванцами! — И она теребила рукой ухо мужа.
— Лена! Не мешай мне укладывать. Когда это ты стала такой хозяйственной…
А через минуту говорил я:
— Лена. — Я говорил именно так, запросто. — Не мешайте же мне считать.
— Быстренько, быстренько! Мне позарез нужна эта функция, — поторапливал меня Костя.
Так этой темной рабочей ночью был закончен расчет, который мы, как и все остальное, попросту называли задачей. А через несколько дней на далеком полигоне при испытаниях погибли два человека: рабочий-техник Федорков и старшина-сверхсрочник Агуреев. Федорков был веселый малый, отец двух маленьких детей, собиравшийся каждую весну «подзаработать деньжат и бежать в Россию». Агуреев же был из степенных, скуповатых; прижившийся на полигоне, он выписал туда к себе жену, обзавелся скотиной, хозяйством и жил спокойно и правильно.
Испытание даже условно не входило в класс основных испытаний: прибор проверялся на опытной установке, уменьшенной в восемь — десять раз.
В четвертом часу все было кончено. Мы вышли — все трое — покурить, стояли у перил и глядели вниз. Г. Б., волнуясь, зачем-то рассказывал нам и оправдывался за свою Лену, за то слишком бойкое впечатление, которое она могла произвести на нас: «Стала немного развязной. До сорока трех прожить без мужа — вы уже сами все понимаете».