1961
Белые кувшинки
Что за беда, что ты продрог и вымок?Средь мошкары, лягушечьих ужимокпротри глаза и в прелести омой,нет ничего прекраснее кувшинок,плавучих, белых, блещущих кувшинок.Они – как символ лирики самой.
Свежи, чисты, застенчиво-волшебны,для всех, кто любит, чашами стоят.А там, на дне, – не думали уже б мы, —там смрадный мрак, пиявок черных яд.
На душном дне рождается краса ихдля всех, а не для избранных натур.Как ждет всю жизнь поэзию прозаик,кувшинки ждут, вкушая темноту.
О, как горюют, царственные цацы,как ужас им дыханье заволок,в какой тоске сподыспода стучатсястеблями рук в стеклянный потолок!
Из черноты, пузырчатой и вязкой,из тьмы и тины, женственно-белы,восходят ввысь над холодом и ряской.И звезды пьют из белой пиалы.
1961
Крымские прогулки
Колонизаторам – крышка!Что языки чесать?
Перед землею крымскойсовесть моя чиста.Крупные виноградины…Дует с вершин свежо.
Я никого не грабил.Я ничего не жег.Плевать я хотел на тебя, Ливадия,и в памяти плебейскойне станет вырисовыватьсядворцами с арабескамиАлупка воронцовская.Дубовое вино ятянул и помнил долго.
А более иноемне памятно и дорого.
Волны мой след кропили,плечи царапал лес.Улочками кривымив горы дышал и лез.Думал о Крыме: чей ты,кровью чужой разбавленный?Чьи у тебя мечети,прозвища и развалины?
Проверить хотелось версийкиприехавшему с Руси:чей виноград и персикив этих краях росли?Люди на пляж, я – с пляжа,там, у лесов и скал,«Где же татары?» – спрашивал,все я татар искал.
Шел, где паслись отары,желтую пыль топтал,«Где ж вы, – кричал, – татары?»Нет никаких татар.А жили же вот тут онис оскоминой о Мекке.Цвели деревья тутовые,и козочки мекали.
Не русская Ривьера,а древняя Ордажила, в Аллаха верила,лепила города.Кому-то, знать, мешаязарей во всю щеку,была сестра меньшаяКазани и Баку.
Конюхи и кулинары,радуясь синеве,песнями пеленалидочек и сыновей.Их нищета назойливонаши глаза мозолила.Был и очаг, и зелень,и для ночлега кров…
Слезы глаза разъели им,выстыла в жилах кровь.Это не при Иване,это не при Петре:сами, небось, припевали:«Нет никого мудрей».
Стало их горе солоно.Брали их целыми селами,сколько в вагон поместится.Шел эшелон по месяцу.Девочки там зачахли,ни очага, ни сакли.Родина оптом, так сказать,отнята и подарена, —и на земле татарскойни одного татарина.
Живы, поди, не все они:мало ль у смерти жатв?Где-то на сивом Северекосточки их лежат.
Кто помирай, кто вешайся,кто с камнем на конвой, —в музеях краеведческихне вспомнят никого.Сидит начальство важное:«Дай, – думает, – повру-ка».Вся жизнь брехнею связана,как круговой порукой.
Теперь, хоть и обмолвитесь,хоть правду кто и вымолви, —чему поверит молодость?Все верные повымерли.
Чепухи не порите-ка.Мы ведь все одноглавые.У меня – не политика.У меня – этнография.На ладони прохукав,спотыкаясь, где шел,это в здешних прогулкахя такое нашел.
Мы все привыкли к страшному,на сковородках жариться.У нас не надо спрашиватьни доброты ни жалости.
Умершим – не подняться,не добудиться у́мерших…но чтоб целую нацию —это ж надо додуматься…
А монументы Сталина,что гнул под ними спину ты,как стали раз поставлены,так и стоят нескинуты.
А новые крадутся,честь растеряв,к власти и к радостичерез тела.
А вражьи уши радуя,чтоб было что писать,врет без запинки радио,тщательно врет печать.Когда ж ты родишься,в огне трепеща,новый Радищев —гнев и печаль?
1961
«Во мне проснулось сердце эллина…»
Во мне проснулось сердце эллина.Я вижу сосны, жаб, ежаи радуюсь, что роща зеленаи что вода в пруду свежа.
Не называйте неудачником.Я всем удачам предпочелсбежать с дорожным чемоданчикомв страну травы, в отчизну пчел.
Люблю мальчишек, закопавшихсяв песок на теплом берегу,и – каюсь – каждую купальщицув нескромных взорах берегу.