Он переживал, представляя, что могут натворить фесоголовые вроде Даура в его отсутствие.
— Что ты делаешь? — спросил Банда.
Он не ответил, и вместо это схватился за спинку деревянного стула и медленно поднялся на ноги. Боль в животе, которая за последние тридцать часов не напоминала о себе, снова начала пульсировать.
— Что ты делаешь? — повторила Банда. — Док Дорден тебе кишки выпустит.
— Похоже, он уже это сделал, — огрызнулся Роун.
Он глубоко вздохнул и отпустил спинку стула.
Император Всемогущий, как это было непросто! Казалось, его ноги атрофировались, а на месте живота теперь образовалась раскалённая жаровня. А ещё было ощущение, будто кто-то воткнул ему штык в позвоночник.
— Что ты делаешь? — Банда повторила в третий раз, а затем добавила: — Майор?
Вот и всё. К Роуну не обращались по званию, казалось, целую вечность. Особенно Джесси Банда. Такое отсутствие формальности было лучшей частью его принудительного пребывания в палате, если б только он смог это признать.
Оказавшись в одних условиях из-за близости своих коек и перенесённых на станции 293 страданий, вкупе с коматозным состоянием их ближайших соседей, они составили друг другу неплохую компанию.
Это не было дружбой (по крайней мере Роун точно не признал бы ничего подобного) но они общались, устраивали словесные перепалки, разгонявшие скуку, и иногда шутили. В первые же несколько часов, пока они были вынуждены сидеть взаперти вместе, она перестала называть его майором, а он перестал называть её рядовым. В результате у них сложились открытые, приятельские отношения.
— Собираюсь подышать свежим воздухом, — сказал Роун, тяжело дыша.
— Серьёзно? И оставишь меня здесь? Я думала, что мы помогаем друг другу.
Слишком трудно было бросить на неё ещё один испепеляющий взгляд. Едва ли не сложнее было остаться. — Просто… — сказал он. — Просто…
— Что? — спросила Банда.
Он вздохнул. — Ты можешь встать?
— Ещё как могу.
— О, ради феса… — Медленно, очень медленно он обошел край своей койки и взялся за инвалидное кресло, которое было сложено у изножья следующей койки. Ему потребовалось всего мгновение, чтобы заставить подпружиненное сиденье встать на место, правда он чуть не упал, проделывая этот трюк.
— Осторожно! — сказала она.
— Как будто тебе не все равно…
Он зафиксировал каталку и подкатил её к койке Банды, всем весом опираясь на ручки. — Давай, — сказал он.
Она посмотрела на него. — Гак, да помоги же мне.
Поставив кресло на тормоз, Роун схватил её за запястья и потянул к краю койки.
Он слышал хрип в её легких.
— Может, нам не стоит…
— Ты начал это, Роун, — сказала она.
— На "три". Ты должна мне помочь. Раз, два…
Она села практически мимо сиденья. Так что ей пришлось повернуться, когда у неё восстановилось дыхание. Роун наклонился, согнувшись пополам, от боли в животе у него закружилась голова.
— Порядок? — спросила она.
— О, конечно…
Он схватился за ручки кресла, нажал на педаль тормоза и после пары неудачных попыток вытолкал его по коридору к выходу. Любые усилия отдавались болью в его феснутых кишках.
Но по крайней мере теперь он мог на что-то опираться.
Банда посмеивалась про себя. Несмотря на сильную и нарастающую боль в животе, Роун понял, что тоже улыбается. Это было подлинное ощущение побега. Чувство товарищества объединяющее сокамерников, которые держатся вместе и рвутся к свободе.
А ещё просто было приятно идти наперекор системе, чего Роуну не хватало с тех пор, как он в последний раз сорвал куш на чёрном рынке Танит Аттика.
Двое инвалидов добрались до рампы на выходе из лазарета и вышли в огневую траншею. Впервые за долгое время они видели дневной свет. Он покатил Банду по настилу до промежуточной станции, останавливаясь каждые несколько метров для отдыха, а затем обхватил её рукой и затащил на свободный наблюдательный пост. К тому времени они оба выбились из сил и плюхнулись на мешки с песком, прислонившись спиной к брустверу.
И всё же оба смеялись.
Боль в животе Роуна, усилившаяся на какое-то время, постепенно утихла, когда он перестал напрягаться. Они оба глубоко дышали, наслаждаясь свежим воздухом. Точнее, совершенно несвежим: пахло грязью, потом, сырой мешковиной, фуцелином, прометием, плесенью, скисшей пищей и сортирами.
Но, тем не менее, световые годы разделяли всё это и отравленную газом вонь отходов, пропитавшую лазарет.
— Нам следует делать это чаще, — пошутила Банда, явно испытывая боль, но наслаждаясь побегом.