Комитет был неоднородный, коалиционный, но Петровский прекрасно знал, что в этом объединенном демократическом лагере, который должен противостоять огромным правительственным силам, большевики играли ведущую роль: они создавали боевые дружины, обучали дружинников, добывали оружье, строили укрепления. Григорий Иванович понимал, что теперь главное — подготовка восстания в чисто военном отношении, ибо желание сражаться с оружием в руках достигло самого высокого накала. На фабрично-заводских митингах и собраниях рабочие требовали по примеру москвичей немедленно начать вооруженную борьбу. Вспомнилось, как выступала на Трубном заводе невеста покойного Федора Дудко Василинка, как закончила она свою пламенную речь: «Вперед за свободу! Победа или смерть!» — и как горячо поддержали ее присутствующие.
Григорий почти все время был занят в Совете рабочих депутатов и в Стачечном комитете. Он ходил по городу, прикидывая, где лучше построить баррикады и возвести преграды, спускался в подвалы домов, где хранилось и готовилось самодельное оружие, ковались пики и наполнялись взрывчаткой заранее приготовленные металлические корпуса бомб, посещал столовую, чтобы узнать, сколько провизии привезено крестьянами из сел, с которыми удалось установить прочные связи.
Как-то разговорился с Непийводой:
— Мы должны научиться стрелять без промаха, умело владеть штыком, пикой и простым кинжалом. Лучше действовать небольшими группами — по два-три человека, прятаться в домах, на чердаках, во дворах, появляться неожиданно там, где нас не ждут, сделать эти группы неуловимыми, чтобы ценой малых потерь добиться большого успеха.
Степан с восхищением слушал Петровского.
— Где это ты, Гриша, научился военному делу?
— Прежде всего у Ленина. Надо следовать законам народной войны: искать такие места, из которых легко стрелять и легко уходить. Царские власти вроде чужестранцев в родной стране. А у нас неисчислимые силы: каждый рабочий — солдат. Только его надо обучить военному делу. А еще важна, Степан, связь с солдатами, она у нас слишком слаба, а каждому ясно: если мы привлечем солдат, то будем намного сильнее. Сходи, Степа, к солдатам Бердянском полка, свяжись с ними. Объясни, какая готовится схватка и как они должны действовать.
— Ясно. Сегодня же отправлюсь в казармы.
Они шагали по заснеженной улице: Степан — в шинели, солдатской папахе, с башлыком, Петровский — в яловых сапогах, в осеннем пальто поверх поддевки.
— Как у тебя дома? — спросил Григорий.
— Ничего нового. Батя, когда я ухожу, провожает меня грустными глазами и с отчаянием смотрит на свои ноги…
В тот же вечер Степан пришел к казарме Бердянского полка.
— Куда? — преградил дорогу часовой.
— В казарму.
— А чего тебе там надо?
— Потолковать… требуется. Я недавно с японской вернулся.
— Ладно, иди, только на офицера не наскочи.
Офицеров в казарме не было видно. Степан приблизился к кучке солдат, собравшихся в курилке — просторном помещении с цементным полом и крохотными окошечками.
— Добрый вечер, — поздоровался Степан.
— Добрый, коли не шутишь, — ответил за всех рыжеватый увалень с обветренным лицом, в руках которого был листок исписанной бумаги — видно, полученное из дому письмо. Он окинул внимательным взглядом могучую фигуру Степана и, улыбнувшись, лукаво спросил: — Зачем, служивый, к нам?
— Побалакать надо, — в тон ему ответил Степан, — я только что с японской… Офицеров в казарме нет?
— Боишься офицеров?
— Особой охоты встречаться не имею.
— Офицеры, как стемнеет, стараются здесь не показываться, все поручают унтерам, а те тоже нынче приутихли.
— Бот и хорошо, — обрадовался Степан, вынул кисет и предложил всем домашнего табачку.
Потянулись к кисету руки, солдаты свертывали цигарки, затягивались.
— Письмо из дому? — спросил Степан.