— Что за позор! — рухнув на кожаный стул, мать торопливо вырывает шпильки из своей прически. Сбрасывает на пол пузырьки со всевозможными кремами, и что есть силы бьет по выкрашенной в насыщенный синий столешнице. — Эта Иванова бездарность! Чертова кукла с огромными губищами! Забыть текст! Сейчас, когда я такие надежды возлагала на эту премьеру! Ночами не спала!
— Да никто не заметил, — Слава уже не удивляется ее вспышкам, прекрасно зная, какую страсть к драматизму питает Эвелина.
— Не заметили?! В зале полно критиков! Пресса! А эта бестолочь не в силах выдавить из себя пары слов!
Я устраиваюсь на заваленном вещами кресле — изрядно потрепанном, но уже ставшим мне таким родным. В детстве мать часто брала меня сюда: я любил смотреть, как она перевоплощается из молодой красивой женщины в суровую старуху, или мифическое существо, с безобразным вороньим гнездом на голове, любил наблюдать, как она повторяет роль перед зеркалом, то хлопая глазками, то сурово поджимая губы. Когда-то и для меня она была кумиром — яркой звездой на небосклоне, на свет которой хотелось любоваться часами… Когда-то, пока я не стал старше и, наконец, не осознал, что никогда не буду для нее столь же значим, как все эти аншлаги, овации и популярность.
Поэтому и сижу молча, делая вид, что все происходящее меня не касается, словно это не моя мать вопит на весь этаж, грозясь закопать живьем молоденькую актрису, в то время как Лиза, кажется, сейчас упадет в обморок от открывшейся перед ее глазами неприглядной закулисной жизни. Прижавшись спиной к стене, она почти сливается с побелкой, и если бы ни это зеленое платье, ярким пятном выделяющееся на светлом фоне, вполне бы могла и дальше оставаться незамеченной этой фурией, теперь яростно проходящейся гребнем по своим светлым волосам.
— А ты кто? — едва ли не испепеляя взглядом свою преданную фанатку, мама бросает расческу и с жутким скрипом отодвигает стул. Встает во весь рост, уверенно наступая на случайную свидетельницу ее безумия, а девушка уже ищет поддержки во мне, округлив свои глаза, удивительного серого оттенка…
— Лиза, — говорю я, не отрывая головы от своего смартфона, даже не подозревая, что в эту самую секунду Волкова, как никогда, близка к обмороку. — Пересмотрела все твои фильмы и будет тебе очень благодарна, если ты черканешь ей свой корявый автограф на программке.
— Здравствуйте, — пищит Волкова, выуживая из-за спины помятую театральную брошюрку, а я забавляюсь резким контрастом в поведении Эвелины Громовой: в глазах перестает пылать огонь, словно по щелчку пальцев отключились эмоции, оставив после себя безмятежный покой и желание подарить миру улыбку, поэтому-то и уголки ее губ мгновенно поднимаются вверх.
— Лизонька! Здравствуйте. Уж простите мне мою несдержанность, я человек творческий… Где расписаться? — оставив после себя шлейф цветочных духов, женщина возвращается к столу, где перерывает ящики в поисках шариковой ручки. Зуб даю, не найдет. В этом хаосе никому не удастся отыскать желаемое.
— Господи! Ни у кого нет ручки?
— Возьмите, — Славка выуживает из нагрудного кармана свой паркер (подарок отца в честь поступления в вуз) и, подмигнув Лизе, присаживается на подлокотник моего кресла.
— Сейчас начнется, — шепчет, чтоб слышал только я, и прикуривает сигарету, всем видом показывая, что морально готов к десятиминутной пытке.
Я знаю наперед, что произойдет дальше. «Какие картины вы смотрели? Вы слышали, что Козловский снял меня с главной роли, в последний момент заменив на свою любовницу? Не удивительно, что фильм провалился, Павелецкая актриса никудышная!»
— Так приятно осознавать, что молодежь еще смотрит отечественные картины. Сейчас ведь в моде блокбастеры, триллеры, чтоб кровищи побольше! — оставляя размашистые завитушки на бумаге, мама пытается разговорить Волкову.
Я был прав, говорить о собственных достижениях любимейшее занятие моей своенравной родительницы. Уж не знаю, стала ли она такой, познав вкус славы и богатства, или же была такой самовлюбленной с самого детства, но чем старше я становлюсь, тем больше раздражения вызывает во мне ее настойчивое стремление заставлять всех и каждого петь дифирамбы ее посредственному таланту.
— Российские мелодрамы — это ведь кладезь эмоций. Они заставляют сопереживать, окунаться в мир первой влюбленности… Вы ведь согласны со мной, Лизонька?
— Да, — становясь красной, как перезревший помидор, соглашается девушка, бросив на меня странный взгляд. Просит о помощи?