— У, — протянул он. — И что, у вас в роду все заклинатели?
Она помедлила с ответом, а затем тихо, и как будто виновато сказала:
— Я не заклинательница, а переписчица. Меня еще в детстве отдали в ученицы к служителям большого хранилища свитков. А потом оказалось, что у меня есть способности к языкам, потому хранители стали обучать меня ремеслу переводчицы.
— Так ты переводила на самом деле?
— И переводила, и списки иноязычных свитков делала — на том же языке. Кроме того, переписываю я чисто и красиво, мало в расход уходит — а потому мне доверили переписывать важные свитки. В том числе и с заклинаниями. А заклинания я знаю потому что, переписывая их, кое-что запомнила. У меня хорошая память.
— Ну так, понятно, память нужна, чтобы язык выучить. Где же сейчас все твои? Почему ты идешь одна?
Она пожала худенькими плечами:
— Не знаю. Нас — переписчиков — всех собрали и сказали, что нужно уходить. А я задержалась — нужно было найти один важный список старой хроники на высоком языке Лунного княжества в вашем хранилище, а хранитель, который знал этот язык, уже ушел. Вот так я и осталась одна, — Леск улыбнулась смущенно и робко, будто говоря: «Да, вот такая я есть — не великая колдунья, какой хотела казаться, а обычная заблудившаяся девчонка с несуразно большим, набитым всякой чепухой мешком».
Лес расступился, и снова открылось болото. Но тут уже путь шел по гати — следы обоза на болотистой почве особенно заметны.
— Да что там такое? — забеспокоился Рес.
Гать обрывалась. Подошли поближе, и стало понятно, что она разрушена. И тоже недавно. Все ясно, беженцы возможную погоню отрезали.
— Я читала про такие гати, — с непонятным спокойствием заговорила Леск. — Их строят ненадежными. Нужно выбить несколько клиньев, и гать… сама расползается.
— В этот раз бросили, — глухо пробормотал Рес.
— Может быть, еще переберемся? — спросила Леск с отчаянной надеждой.
— Попробуем.
Рес вырубил в ближайшем кустарнике два посоха, и беглецы сошли с гати.
Двигались по широкой дуге, потому что в месте, где разрушена гать, была самая трясина. Но и дальше сплошь упирались в топи, не было пути.
Уже наступил вечер, и багровый диск солнца опускался за подернутую ряской водную пустыню, а они все бродили и бродили, ощупывая посохами дорогу. Внезапно Леск остановилась:
— Давай передохнем.
— Потом отдыхать будем, — хмуро процедил Рес. Ему до тошноты надоело это мерзкое болото. Здесь даже комары не летали. И ветра не было, а воздух казался живым и хищным. Будто затаившееся животное, он ловил влажным губастым ртом каждое твое слово и переваривал в своем отвратительном чреве.
Несмотря на возражение Реса, Леск остановилась.
— Как тут спокойно, — тихо произнесла она, и плотный воздух тут же проглотил ее слова. — Я читала, что где-то за землями Десятого племени есть Черные Топи, откуда человеку невозможно выбраться. Это проклятое место. Чем дольше по нему ходишь, тем сильнее оно сужается, будто веревка на мешке затягивается. В конце концов, тебя со всех сторон обступает трясина, последний островок тверди проваливается, и ты тонешь.
Рес передернул плечами — и без того тошно, а она еще со своими ужасами — и с ухмылкой спросил:
— Ты хоть одну веселую историю знаешь? Что у тебя все так безнадежно? Если ногу поцарапал, то обязательно насмерть, в болоте заблудился — тоже. Тебя, наверное, на праздники вовсе не зовут.
Она возмущенно фыркнула и быстро пошла вперед, спиной выражая обиду. Почесав затылок, Рес хотел крикнуть, чтобы сильно не торопилась, как вдруг Леск ступила на совершенно надежную с виду кочку и тут же начала тонуть. Да так резво, что почти сразу затянуло по пояс. Рес растерялся на мгновение, а потом, ругаясь сквозь зубы, быстро, но осторожно подобрался к ней. Леск смотрела на него дикими от ужаса глазами, тянула руки. Рес вовремя ткнул палкой вниз перед собой, и та ушла глубоко — топь, еще шаг, увяз бы тоже.
— Хватайся! — приказал Рес и протянул палку, но Леск не смогла дотянуться. Трясина затягивала ее так стремительно, что на поверхности уже остались плечи, руки и голова. Реса взяли злость и досада: наверняка ведь дергает ногами, как лягушка, потому и тонет так быстро.
— Ты тише там! — крикнул он, ложась на мох, чтобы распределить свой вес — тогда затягивать не будет. — Не дрыгайся!
— Я и не дрыгаюсь! — прошипела Леск.
Рес ползком подобрался поближе, протянул посох:
— Хватайся!
Ее тонкие, испачканные в бурой жиже руки скользнули по палке и выпустили ее. Проклятье всем богам, палка действительно слишком гладкая, еще и сужается.
— Я не могу! — прошептала Леск с отчаянием.
— Нет, ты можешь! Ну-ка давай живо!
Она попыталась снова и опять выпустила.
— Я не могу… — теперь она уже заплакала.
— Подожди. Соберись. Просто схвати ее и не отпускай.
— Как?!
— Зубами!
По ее лицу скользнула слабая улыбка.
— Сейчас я подберусь.
— Хо… — она поперхнулась водой, которая дошла уже до подбородка и закашлялась.
Ощущая, как поверхность под ним приминается и покачивается, словно спина гигантского животного, Рес подполз еще ближе и засунул посох в воду. Сначала ничего не происходило, потом он ощутил, как что-то тянет.
— Схватилась? — спросил он.
По ее глазам он прочитал «Да». Теперь оставалось вытянуть и ее и себя самого. Отползал пятками вперед, подтягивал палку, снова отползал. Топь равнодушно отпускала добычу, которая не переставала бормотать не то заклинания, не то молитву, не то ругательства.
А как потом ругался Рес! Еще никогда в жизни ни на кого так не орал. Пока собирал хворост и разводил костер — они как раз вышли на сухое место — все припомнил: и рассказы ее, которыми она только неприятности притягивает и что по болоту ходить не умеет. Больше всего свиткам досталось. Леск, низко опустив голову, молча выливала грязь из сапог, и только когда он начинал кричать слишком громко, вздрагивала. Потом встала и, оборвав его на полуслове, сказала: «Я пошла одежду сушить».
И скрылась за невысоким кустарником. Рес посмотрел ей вслед. Мелькнуло желание подсмотреть, как раздевается, но у побережников тонкий слух, не подкрадешься. А Леск еще и гордячка, совсем обозлиться на Реса может.
Эх, все-таки досадно как-то у них все выходит. Немного посидел, глядя на болотные кочки и решил, что свою одежду тоже нужно просушить. Разложил ее на траве, щурясь, посмотрел на стоящее в зените солнце: должна быстро высохнуть.
Он слышал, как шуршит одежда Леск.
— Ты так и не рассказала, откуда у тебя татуировка, — сказал Рес, удобно устраиваясь на траве. По растущей рядом травинке взбирался маленький жучок. Вот он не удержался и, выпустив травинку, упал на землю.
— Я… не знаю, — ответила после недолгого молчания Леск.
— Как так?
— Она всегда была, сколько я себя помню.
— Нет, подожди, — он даже приподнялся. — Пусть была… и не любопытно было, откуда она взялась? Да я бы на твоем месте измучил всех вопросами.
Леск тихо рассмеялась и сказала:
— Я расспрашивала, но никто знал ответа. Потом мать рассказала, что на самом деле я не из их рода. Отец нашел меня в лесу, когда я была совсем маленькой. Они тогда еще сильно удивились, как это меня звери не разорвали…
Она помолчала, а потом совсем тихо добавила:
— Мне всегда казалось, что они меня немного боятся. Наверное, потому и в ученицы отдали, чтобы с глаз долой сбыть. Чужая я им была… несмотря на то, что кроме их, иной семьи не помню и не знаю.
Как Рес и думал, одежда высохла быстро. Услышав, что Леск шуршит тканью, оделся. Все лучше в сухом, чем в мокром, хоть какое оно грязное. Зато грязь затвердела, отвалилась, оставшиеся куски неприятно царапали кожу.
— Ну ты как, готова? — спросил Рес.
— Да.
Леск вышла из-за куста, поправляя поясную сумку. Вроде обычную — из непромокаемой кожи и затягивается туго, в таких носят огниво и трут, чтобы не промокли, но у Леск там явно гораздо больше всякого наложено.