Хорошо, был настороже и обратил внимание на дальний крик сороки. Прислушались и уловили собачье тявканье, пока что тоже далекое.
Рес схватил котомку:
— Уходим по ручью!
— Подожди… — Леск торопливо рылась в напоясной сумке. Вытащила полотняный мешочек с угольной пометкой: — Пряная трава!
Быстро рассыпали несколько щепотей и вступили в воду. Холодная струйка опять просочилась в сапог через дырку в подошве.
Побрели вверх, прислушивались. Доносилось все то же тявканье, треск сухих веток — раскатистый, под тяжелым кем-то, скорее всего — под копытами лошадей. И даже несомненное бряцанье оружия.
Нет, это не простые охотники или лесорубы, это охотники на людей, разъезд.
Ручей тек по дну небольшого оврага, сильно заросшего — приходилось продираться сквозь ветки. Аккуратно, чтобы не сломать, следов лишних не оставить.
Рес увидел то, что нужно: достаточно низкая толстая ветка. Отдал котомку Леск, осторожно, чтобы не ободрать кору, ухватился, подтянулся и перекинул ногу. Леск молча протянула ему поклажу.
Когда повесил мешки на сук, хотел спуститься, чтобы помочь Леск, но она сама забралась на ветку и уже лезла навстречу с беличьей ловкостью. И следов не оставляла.
Забрались повыше и устроились в гуще листвы. Все также прислушивались — донеслось, как громко заскулила собака, видать пряной травы вдохнула. Потом ругань послышалась, голос молодой, звонкий.
Беглецы замерли, Леск взялась, было, что-то бормотать, но, к счастью, замолкла.
Приближались хлюпающие шаги и размеренный конский топот, как будто с разных направлений. Медленно приближались, от этого только страшнее было. Ясно же, что ищут что-то, высматривают.
Появились всадники, четверо ехали по одной стороне оврага — передний вел в поводу оседланную лошадь, — пятеро по другой. Серые кафтаны, кривые мечи в деревянных ножнах, дваждыизогнутые луки, короткие пики, круглые щиты — легкая конница. Хорошо, что не егеря.
Служивые внимательно всматривались в землю, видимо, выискивали следы.
И плещущие шаги разъяснились — по ручью шел десятый служивый, тоже следы на берегах высматривал. Рядом с ним бежала лохматая собака, до сих пор чихала и поскуливала.
К большой удаче беглецов, служивые так и не додумались смотреть наверх, даже там, где толстые ветки низко над ручьем. Егеря бы додумались обязательно. А эти — проехали и скоро скрылись за стволами.
Беглецы еще долго вслушивались, как удаляются стук копыт, бряцанье мечей, хлюпанье сапог в ручье. Не сразу решились спуститься.
Потом было непонятно куда идти — конники уехали на северо-восток, и беглецам туда надо. Но не возвращаться же к болоту.
Решили идти на север.
Вскоре встретились еще зарубки на деревьях. Потом и пеньки начали попадаться, кострища, другие следы людей. А там и на дорогу вышли — малую, немощеную.
Подправили траву под куртками, рассмотрели друг друга — ровно ли закрашены лица.
Рес увидел следы на земле:
— Похоже, селение там. Видишь этот след? Вышел человек из леса, повернул туда.
— А нам нужно в селение? Оно на западе, а нам на восток.
— Не в лесу же сидеть, видишь, конники с собаками ищут нас, — рассудил Рес, выходя на дорогу. — На всех собак пряной травы не хватит. Мне думается, нам в открытую, не таясь пробираться даже и сподручнее. Сперва, конечно, издали глянем. А в селении конями разживемся, припасами. Ты как, верхом ездишь?
— Конечно! Я же переписчица!
Рес скрыл недоумение:
— Ну да, хранилища свитков нынче большие, с одного края в другой только на коне и успеешь, чтобы в дороге не ночевать.
Леск сдержанно усмехнулась:
— Старые переписчики могут годами работать в одном хранилище. А тех, кто помоложе, отправляют в другие хранилища, чтобы сделать списки с тамошних свитков.
— А чего не попросить, чтобы там сами переписали, что надо, а потом передали с оказией? Не доверяете чужим переписчикам?
— Не доверяют. Кроме того, не хотят платить за их работу. И без того доступ в иные хранилища весьма недешев.
— Стало быть, пришлось тебе поездить?
— Пришлось. От Алмазного княжества до Закатных островов бывала.
Рес поневоле заподозрил, что его спутница не только переписчица, еще причастна к неким тайным и темным делам: разъезжает по всей Империи, знает много языков, в их числе редкие, память у Леск крепкая. Наверняка передавала тайные сообщения, возможно, и сама не знала точно, во что вмешивается.
Шли все также настороженно, потому, заслышав далекий топот копыт и скрип телеги, метнулись в кусты.
Леск сразу зашептала какое-то особенно яростное заклинание и стала рисовать пальцами в воздухе загадочные знаки, но Рес пихнул ее в бок. Надоела! Она зыркнула на него серыми глазищами, но шептать перестала. Только обветренные губы беззвучно шевелились.
Сперва из леса появилась лошадь, потом телега, а на ней двое крестьян, по черным волосам и мощному сложению — люди рек, хотя один слишком остролицый, может быть и полукровка. Правил другой мужик, толстый, основательный.
Когда проезжали мимо места, где укрылись Рес и Леск, раздался треск, и у телеги отвалилось колесо. Редкостное невезение, так бы проехали себе трехречники, а теперь неведомо, сколько беглецам в траве таиться, пока крестьяне ось не починят. А может не в везении дело, может это Леск наколдовала. Только зачем ей? Ошиблась в заклинаниях? Спросить бы, сказать бы, что хватит колдовства, да крестьяне могут услышать. Впрочем, она и сама замолчала.
Леск тронула Реса за рукав, и когда он обернулся, указала на телегу. Рогожа сползла на бок, и стало видно, что под ней лежит женщина в крестьянской одежде. Глаза завязаны серой тряпкой, длинные черные волосы спутались, а давно нестиранная рубаха задралась, обнажив худые ноги. Женщина не шевелилась.
— Ы-ий-йй, — запричитал остролицый, поднимаясь с земли и осматривая колесо. — Вот беда, так беда! Чего же мы делать дальше будем?
— Починим и дальше поедем, — сердито осадил его толстяк.
Подойдя к колесу, он, кряхтя, наклонился, поднял его, покатил к телеге.
Остролицый, между тем, торопливо накрыл женщину рогожей и вполголоса произнес:
— Говорил тебе, брат, добром это не кончится! Не жили богато, нечего надеяться. Давай по-человечески похороним Аксоль и не будем души свои чернить.
— Не будем души чернить! — передразнил толстяк. — Поздненько же ты каяться взялся! Думать надо было, когда в сарайку ее зазывал, да удавку на шее затягивал…
— Врешь! — вскрикнул остролицый. — Я не затягивал, а только тебе подавал. И потом, а вдруг родичи ее шум поднимут? Аксоль хоть и блаженная, но все-таки не чужая им была! Как искать начнут, да на нас выйдут?
— Не зови беду, постылый! С чего бы им на нас выйти? Никто не видел, как ты Аксоль в сарайку зазывал, а что пропала, так я ее плат и кушак на берегу оставил. Все так и решат, что пошла дура купаться, да потонула. Ты лучше думай о том, сколько нам золота заплатят, когда мы ее как побережницу сдадим.
— Думаешь, заплатят, не обманут? Эти служивые из равнинников, жадные, стало быть.
— Не обманут. Это ж самого Императора указ, чтобы за побережников награду выплачивать, за живых или мертвых. Против Императора служивые не пойдут.
— И зачем я только рассказал тебе про награду? — поежился остролицый.
— Не ной, а лучше поищи какую жердь да чурбак к ней, — приказал толстяк. — Надо скорее телегу приподнять, да колесо на место приделать. А то наберут сколько надо побережников, и будем с этой мертвячкой мыкаться.
Остролицый потерянно посмотрел по сторонам. Было заметно, что углубляться в лес ему совсем не хочется.
— А коли не поверят нам, что побережницу привезли? — опять занудил он.
— Как не поверят, — прокряхтел толстяк, пытаясь в одиночку приладить колесо. — Побережников узнать можно по тонкокосности, волосам черным и белым глазам. Глаза я выколол ей, волосы у ней завсегда черные были. А уж тонкокостнее Асколь во всей округе не сыщешь, — он хохотнул.
В этот момент колесо отскочило и ударило его по ноге.
— Ай! — толстяк повернул к брату побагровевшее лицо и заорал: — Я тебя куда отправил? Ну-ка живо ищи чурбан!