— Нет… Были родители. Но с ними всё не так уж весело было, — немного вздрагиваю от неприятных воспоминаний о них.
— Они тебя любили? — монстр чуть отстранился, чтобы вновь посмотреть в глаза, и я немного откинула голову, отвечая на рубиновый взгляд своим.
— Любили бить разве что. Это они делали чаще всего. Мать физически и морально. Отец… только морально, — отвечаю, задумываясь о том, что отец действительно никогда на меня руку не поднимал, в отличие от матери, делавшей это достаточно регулярно.
— Тебя… били? — он неверяще сжал пальцы, державшие мое плечо, ощутимо впиваясь фалангами через флисовую толстовку.
— Чаще, чем ты мог бы себе представить… В общем, я действительно никого не потеряла в этом ужасе. Может оно и к лучшему, ведь… Знаешь, лучше уж так, чем если бы мне было, кого терять и он… погиб бы. Я бы этого не хотела, поэтому… Можно сказать, что я везучая? — неуверенно спрашиваю монстра, который все ещё был напряжен и ощутимо раздосадован тем, что я ему рассказала. Вопреки этому в моей душе к родителям чувств не было, а потому рассказ о них сейчас не принес никаких эмоций, кроме колких искр отвращения. На меня опустился его давящий шлейф магии, столкнувшийся с моей усталостью, и я опять зевнула до сладких мурашек и звёздочек в глазах. Как же хочется спать…
— Пойдем отдыхать, птенчик… Совсем поздно и холодно, — тихо сказал монстр, поднимаясь и аккуратно утягивая меня за собой в сторону своего укрытия, вызвав у меня недоуменный выдох, — я помогу заснуть, — ответил он на мой немой вопрос, из-за чего я снова ощутила горячую волну беспокойного смущения. Но усталость брала своё, и спорить или сопротивляться не хотелось, а чужая магия упрямо тянула за собой, не принимая никаких возражений, вновь подчиняя себе, что в текущем состоянии было легко.
Забираясь в теплый, прогретый чужим телом, шалаш, я упала на ворох из выбившейся из подстилки соломы и смятого пледа, прикрывая глаза от надоевшего чувства переутомления и постоянной нервозности за наши жизни. Рядом мягко опустился Даст, оставаясь сидеть на коленях рядом, цепко остановив на мне взгляд. Это заставило заволноваться, и напрячься всем телом, а где-то за горлом стало щекотно. Абсолютная тишина давила на голову, добавляя собой неясной тревоги, от которой уже тошнило.
— Расслабься, птенчик, всё хорошо, — Даст широко улыбнулся, чуть склонив вбок голову, а огоньки в глазницах моргнули и стали чуть темнее, напоминая зерна созревшего граната, сверкающие в почти полной темноте, а гетерохромный глаз в слиянии красного и нежно-голубого давал фиолетовый темный отсвет на костях черепа.
Обстановка была необычной, если не сказать больше: я никогда не была ночью наедине с Дастом, и от этого душа в волнении трепыхалась, словно прося освободиться из плена эмоций. Расслабиться совершенно точно не получалось, но я честно старалась, пока вдруг не ощутила теплые ладони на своих висках и не отметила, как приблизились эти глубокие глаза, искрящиеся потемневшей, насыщенной силой магией. Чужая аура снова давила на душу, в этот раз настолько сильно и властно, что едва получалось дышать, и от этого захотелось отстраниться или отползти, но тело не слушалось, пригвожденное к месту, лишь мелко вздрогнув от мимолетной паники.
— Тсс, Брай, не сопротивляйся… Я сейчас кое-что сделаю, и ты уснешь. Обещаю, что ничего плохого, птенчик, — доверительно прошептали на ухо, обдавая его сладковатым воздухом, и, не в силах терпеть его давление, душа подчинилась, опуская барьер сопротивления, от чего в голове словно что-то щелкнуло, и веки стали сами собой закрываться, а тело – обмякать, наливаясь тяжестью и окунаясь в долгожданный сон, словно в теплую воду. Напоследок я ощутила на губах привкус его лёгкого поцелуя…
Сон был совершенно темным, без всяких навязчивых образов, всполохов воспоминаний, вспышек текущих волнений и прочей ерунды, мешавшей нормально отдыхать все предыдущие дни. Я нежилась в этом чувстве, как в лучах горячего солнца, не открывая глаза, но уже почти бодрствуя, чувствуя каждой клеточкой тела уютное тепло, бегущее в венах от макушки до кончиков пальцев на ногах и руках.
Было так сладко, что я, не выдержав, с наслаждением потянулась всем телом, сильно выгибаясь в спине, вытягивая над головой руки и сгибая колени, как всегда любила делать в кровати, и упираясь теплым животом во что-то большое и широкое. Но прежде, чем я успела собрать в кучу сонные мысли, меня сгребли в охапку и подмяли под крепкое костяное тело в мягкой прогретой куртке.
— Вот это движения с утра пораньше, птенчик, ты всегда так просыпаешься? — низким голосом Даст почти мурлыкнул мне в ухо, вспугивая стаи мурашек на ещё не очнувшемся от ночной неги податливом теле. Чужие ребра до щекотки впивались в мои, через одежду вдавливаясь от каждого вдоха. Слишком тесно… Но так хорошо…
— Мм… Доброе утро… Вроде да. Мне просто впервые так хорошо спалось за долгое время, — сонно бормочу ему куда-то в боковину капюшона, щекоча его носом где-то на сгибе шеи. Всё это я делаю не специально, даже не открывая сонные веки: это приятное ощущение после долгожданного отдыха давало то наслаждение, с которым не хотелось расставаться, и я просто поудобнее устроила руки под чужими ключицами, готовясь ещё немного подремать. С Дастом было так спокойно сейчас… И даже стеснение, словно оно тоже ещё отдыхало, не напоминало о себе.
— Вообще-то пора вставать, Брай… Уже утро и надо завтракать, — чужое дыхание щекотало шею, мешая продлевать момент дремоты, — но я могу разбудить тебя по-своему.
— А есть возможность отказаться и поспать ещё?
— Откажись, но спать я тебе не дам.
— Отказываюсь, — шепчу к своему же изумлению, и прежде чем понимаю, что ляпнула, открываю испуганные глаза, ловя на себе обжигающий взгляд очень ярких зрачков и улыбку, крепко сжатых сильных челюстей.
— Хех, птенчик, ты меня удивляешь всё сильнее… Я в тебе не ошибся, — он наклонился проводя носом от плеча до до уха, нежно и аккуратно, останавливаясь на мочке и поднимаясь выше, мягко тыкаясь в особо нежные места зубами, оставляя на коже следы невесомых, как лепестки ромашки, поцелуев и опять скользя ниже, смещаясь к раскрытым губам. Я затаила дыхание, цепляясь пальцами за его куртку и сминая ими мягкую чуть шуршащую ткань. И словно дразня, Даст останавливается, снова мягко улыбаясь и утыкается головой в мой лоб.
— Видишь, птенчик? Отличный способ проснуться.
Я смущенно усмехнулась, счастливо жмурясь и признавая очередное поражение.
За пределами палатки слышалась возня и разговоры проснувшихся друзей: стучали тарелки, кто-то перекладывал поленья и звякал чайником. Даст нехотя слез с меня и зевнул, собираясь вылезать на завтрак. Я потерла глаза и поднялась следом, неловко выбираясь на свежий воздух и немного качнувшись от ещё не пришедшего чувства равновесия. Даст распрямился рядом, придерживая меня за талию и одаривая ласковой улыбкой, заставляя снова немного смутиться и ощутить умиротворяющий эфир магии монстра.
Лучшее утро за всю мою жизнь…
На завтрак были яблоки и какая-то разведённая водой каша. Чтобы она обрела хоть какой-то приемлемый вкус, фрукт я порезала прямо в нее, непритязательно поглощая получившуюся сладкую смесь. Далеко от шикарного лакомства, но это лучше жуткого голода. Сегодня погода баловала солнцем, даря теплый рассвет, суливший достаточно жарким днём, что не могло не радовать, после немного затянувшегося холода.
В наших краях лето всегда славилось своим бархатным теплом, плавно переходящим в настоящий зной и мягко спадая почти к поздней осени. Я любила такой климат, и никогда не хотела переехать из этих мест, мечтая об уютном домике в нашем небольшом городке, где я бы неторопливо вела размеренную жизнь, завела бы семью и наслаждалась каждым днём…
Отставив опустевшую тарелку, смотрю на болтающих о погоде и планах на день друзей, и на душе разливается тепло. Если уж жить сейчас, то только с ними. С Файлер, у которой щеки искрятся солнечными поцелуями, а в глазах горят лукавые, добрые искорки. С Киллером, у которого язык без костей, и шутки без тормозов. С Дастом, которого люблю… Не хватает лишь Кросса, к которому я успела привязаться и за судьбу которого очень переживала.