— Может, завтра? — слабая попытка капитуляции, за которую получаю чужое давление магии, пытающейся прорвать мой барьер. Принимаю игру, усиливая защиту на грани интуиции, вслепую поднимая незримые щиты, не уверенная, что они вообще существуют. И в то же время, чувствуя слабость и гнёт усталости потерянных за день сил.
— Чтобы ты опять от меня убежала? Не в этот раз… Упрямая… — Даст медленно движется, чуть отстраняясь и заглядывая в глаза снова. В темноте не видно его эмоций, и от этого все чувства обостряются, обнажая своё мягкое беззащитное естество.
Даст ждёт. Словно хищник, поймавший в сети. Взял в плен своей магии и готовится прорвать оборону, прежде давая шанс сдаться самой. Но отчего-то душа, упираясь, взбрыкнула, почти обиженно и недовольно, тратя так много магии на защиту из-за недавно пережитой пытки, шугаясь и вспархивая перепуганной канарейкой, боясь того, что снова сделают больно.
Монстр непоколебим, усиливает напор, глаза загораются ярче, превращаясь в багряное марево, от которого становится немного страшно, и преграда трещит по швам. Он слишком сильный… Закрываю глаза руками и рвано выдыхаю, когда щит прогибается под его напором и рвётся нежным ситцем, впуская внутрь горячее течение магии. Сжимаюсь инстинктивно, боясь острых болезненных чувств: слишком свежи они в памяти, словно открытая, сочащаяся влагой рана. Но ничего не происходит. Чужая магия греет изнутри, скользит мягкой змеёй туда, где пульсирует боль вывиха, окутывая и обвиваясь, даря покалывающее кожу тепло, а затем шустро поднимается выше, зарываясь в волосы и щекоча рассечение невесомыми точечными касаниями, от которых все, кажется, действительно зажило почти моментально.
И я почти успела изумиться этому, как вдруг томная аура прижимает собой к земле, выбивая дыхание и скользя по краю души нежной щекоткой, от которой в мгновение ока сносит крышу. Руки уверенно отнимают от лица, а в губы впиваются очень требовательно, словно желая убедиться, что я действительно здесь, с ним. Живу, дышу и чувствую, придавленная теперь и его телом, чувствуя как чужие руки скользят змеями под спину, поднимая под собой, вжимая и вжимаясь в ответ почти до боли в ребрах и боковой поверхности согнутой икры, упиравшейся в жесткий край подвздошных костей под тканью одежды. Душа едва паникует от резких движений, но магия смягчается, унимая агрессию, обволакивая мягкой оглаживающей спиралью, от которой дрожит всё тело и горячеет в груди.
Чувствует прокушенные Кроссом губы и низкий рокот рычащего гула вплетается в поцелуй, а жизненная энергия словно твердеет, стягивая свои кольца туже, отчего в голове звенит, спирает дыхание в лёгких, словно меня окунули в море, как в том самом сне… Захлёстывает чужое желание обладать, от которого все нутро непривычно сводит. И, кажется, что меня задушат, начинаю сопротивляться, отчаянно ускоряя дыхание и случайно выпуская магию, бегущую вдоль его напряжённого шлейфа испуганной волной разогнанного ветром моря. А ее ловят, стискивая в объятиях, успокаиваясь, как прирученный мощный зверь, сворачиваясь рядом, заключая в ставшее мягким кольцо из себя, а движения тела делая безмерно нежными на контрасте с тем, что только что все полыхало почти необузданной яростью.
Я все это время отзываюсь в его руках: звенит каждый обнаженный им нерв, вторя страстным эмоциям, выражая тоску и боль краткой, но смертельной для нас разлуки. Позвонки сами собой плавно изгибаются, прижимая теснее к тому, кто так жаждет владеть. Через пыльную ткань идет жар, грея чужие кости, почти приглашая избавить их от мягкой преграды.
Язык чувствует на себе чужое скольжение. Мягкое, ставшее неспешным, перемещаясь на зубы и рельефные своды щек, впуская к себе, где мой собственный нагло ловят в плен, зажимая зубами хищника и втягивая внутрь, будто утаскивая в логово. Матовые пальцы вскальзывают на шею, мягко нажимая на трахею, которая под чужими руками упруго упирается, но черту не переходит, давая дышать глубоко, но прерывисто.
Шлейф магии ритмично скользит. Вперед… Назад… Снова вперед… Настойчиво сжимая, вызывая в согнутых коленях дрожь и их тут же перехватывают рукой, распрямляя и начиная разгуливать по все еще прохладному после улицы бедру, скрытому тканью. От его шлейфа, который вытворял с моей магией что-то немыслимое я уже была на грани помешательства, чувствуя как внутри все переворачивается от его скользящих, пульсирующих горячим течением движений, а душа ощутимо потяжелела, пуская импульсы куда-то вниз, от чего тяжелой пружиной в животе скрутилось желание большего. И едва это случилось, как его магия выскользнула к своему обладателю, а мужчина с чуть сбитым дыханием отстранился, оставив на губах привкус разочарования и неудовлетворенности, смешанных с его нежностью с контрастом почти животной страсти. Смотрю на него словно сквозь дымку, от чего его глаза кажутся чуть размытыми, а может и правда границы его зрачков стали расплывчатыми от собственных чувств, которые тот умело сдержал на самой грани, специально не став ее переступать.
— Не позволю… Ты только моя… — хрипло шепчет в пьянящей темноте, где слышится мое сбитое, почти загнанное дыхание, а в груди клокочет смятение просыпающегося вулкана, которому не дали взорваться.
— Даст… Я ведь не хотела… — отвечаю так же тихо, чувствуя внутри собственную боль сожаления и вины, за которую была действительно не в ответе. В лесу все произошло насильно, без моего согласия, причиняя немыслимую боль от попытки чужого вторжения. Посягательства того, кому никогда не захотела бы принадлежать. Моя душа пела не для него, и все это знали… Даст это знал… Но внутри него горел огонь ревности, древний и мощный, противостоять почти первобытной мощи которого тот был не в силах.
— Я знаю, птенчик… Но от себя больше не отпущу… И даже не думай от меня прятаться. Закрываться… Ставить барьер… Я его сломаю, как сделал сейчас и буду делать это снова и снова… Вновь и вновь… Буду забираться в тебя, твоё такое нежное нутро и наказывать, пока ты не забудешь, где кончается выдох и начинается вдох… — его слова звучали сейчас не угрозой… Это было предложение. Провокация. Желание того, чтобы я шла наперекор, раззадоривая в нем что-то. Что-то такое, от чего собственная душа покрылась сладким соком зрелого плода, выталкивая последний здравый смысл и понимание того, в каком мире мы все оказались. Сейчас это всё стало неважным. Незначительным. Второстепенным.
— Я подумаю над этим, Даст, — улыбаюсь собственной внезапной дерзости, от чего даже сквозь куртку монстра стала видна темная пульсация алого сердца души, давая багровые тени мощных ребер под ней.
— Я предупредил, Брай… И показал, что будет за твою непокорность… А теперь спи, птенчик, — мужчина ласково погладил меня по голове, и я почти уверена, что он коварно улыбался, будто охотник, удачно поставивший свои силки на диких тропках лесных зверей. И едва я успела что-то ответить, как меня словно насилу погрузили в сон, застав врасплох. Вместо уже сформированного на языке ответа вырвался какой-то нечленораздельный стон, потонувший во мраке ночи и чужом вздохе, смысл которого от меня ускользнул так же, как и мое собственное сознание.
Утро встретило меня громким пением скворцов, налетевших огромной тучей на качающееся в ветре поле, раскалывая звонкую предрассветную тишину своим пронзительным пересвистыванием сотен живых существ. И мне так сильно хотелось на это посмотреть, что я подорвалась с места, выныривая из палатки, и открывая перед собой потрясающей красоты танец. Танец тысяч скворцов, чья стая колыхалась в небе гигантским темным пятном дрожащей жизни, меняя направление причудливой формы, словно огромный косяк рыбы, парящий в небе.
Вздрагивая и вытягиваясь то в одну сторону, то в другую, снова сжимаясь и поднимаясь ввысь, мерцая миллионами крыльев, среди которых нельзя было вычленить одного конкретного… Это называлось мурмурацией. Прекрасное, завораживающее явление, которое редко удавалось лицезреть. Птицы собирались перед отлетом в далекие края, выписывая свои волшебные пируэты, даря душе давно позабытое чувство восторга, изумления, от которого хотелось кричать на всю округу, разбудить всех и каждого, чтобы показать это потрясающее чудо, которое природа позволила увидеть именно тебе. И едва я хотела пойти разбудить Даста, как глаза резануло тем, чего, казалось, никак не может быть.