— Легче, птенчик, ничего не случится, — Даст немного сжал руку, чуть качнув меня, — всё, что произошло было вызвано искусственно. И там, где это началось, уже некому повторять подобное…
Его слова меня успокоили, и я расслабилась, радостно выдыхая. Черт, ночевать в доме, а не на земле, почти под открытым воздухом… Я бы этого невероятно хотела. Моё тело истосковалось по простому домашнему быту, обстановке и возможности спать на матрасе, пусть даже ватном. Слышать тишину дома, не разбавленную шелестом ветра. Чувствовать запах помещения и слышать, как за стеной говорят друзья… Будто жизнь с начала. Второй шанс… Чудесно.
К завтраку подтянулись и Киллер с Кроссом, неустанно болтая друг с другом, и мне даже показалось, что все было как прежде, без напряжения и натянутых недомолвок. О произошедшем никто больше не спрашивал, оставив после себя напоминанием лишь ощутимый синяк на скуле Кросса, да его редкий, немного затравленный взгляд в мою сторону. Он все ещё чувствовал себя ужасно виноватым, но я знала наверняка – время лечит. Всё постепенно пройдет без следа и заживут душевные раны.
Даст сидел рядом сторожившим меня зверем, выглядя нарочито расслабленно, но его властная аура буквально давила на меня в присутствии чёрно-белого друга и даже Киллера, когда тот был один. Словно так он заявлял на меня свои неоспоримые права. И до того это было одновременно тяжело и приятно, что сбивало с толку, так некстати вызывая в памяти воспоминания о тяжести его тела на себе. От этого жар приливает к щекам, а где-то в висках ухает от сильного смущения пульс. И Даст, словно издеваясь, замечает это и пускает по моей душе мимолетную щекотку, столь быстро и юрко, что я не успеваю поставить барьер, и это выбивает меня из колеи.
Смотрю на его почти нахальную улыбку, открыв от негодования рот и сведя немного брови от возмущения, но сказать ничего не могу. Слова забылись, а присутствие рядом друзей смущает слишком сильно. И контрольным выстрелом звучат его слова, сказанные им в самое ухо, только мне одной предназначенные:
— Птенчик, не смотри на меня так, я могу не сдержаться…
Душа в ответ подпрыгивает от смеси радости и возмущения, желая отыграться, поставить его на место, показать ему, что тоже не промах, и я отвечаю, со всей дерзостью, какую можно было отыскать во всем моем стеснительном существе:
— Не сдерживайся, — мой тихий шепот в ответ на его “угрозу” и понимаю, что мой выстрел засчитан. По костям черепа разливается терпкий красноватый румянец, а голубое свечение в левой глазнице причудливо переливается, почти смешиваясь с красным ободом вокруг.
Я сама подписалась на эту игру с ним, и жалеть о сказанном было слишком поздно. Даст отыграется. Я это точно знала. Чувствовала.
Мои так вовремя выставленные барьеры ощутимо прогнулись от его напора, так, что сама я невольно распрямила спину, сидя у костра со всеми, пока мужчина, как ни в чем ни бывало подкидывал в костер дров, ведя себя непринужденно и общаясь с Килом на предмет сегодняшнего его похода за яблоками к ручью. Словно не он сейчас медленно и тягуче пытался прорвать мой барьер, растягивая это удовольствие и изредка бросая на меня искусно замаскированные весельем взгляды. Но я видела… В его зрачках зарождалось багряное марево, которое тот виртуозно удерживал на задворках сознания.
Я такой потрясающей выдержкой похвастать, увы, не могла. И, сославшись на собственную неусидчивость и любопытство, предложила Файлер пойти в дом, на что та, к моему облегчению, с готовностью вскочила с места, чмокнув удивленного Киллера в уголок рта на прощание. Стрельнув напоследок глазами в Даста, чье лицо выражало спокойствие, я ушла в дом, вздыхая от облегчения и пропуская половину из сказанного подругой мимо ушей. И только на крыльце чувство чужого требовательного давления меня отпускает полностью, давая возможность сосредоточиться на голосе Файлер. Она задала какой-то вопрос и теперь развернулась на крыльце, уточняя:
— Так ты согласна?
— А? Да, да, конечно, — наугад отвечаю ей и не придаю значения ее лисьей улыбке, радуясь, что не обидела ее своим невниманием и входя вслед за этим миниатюрным ураганом в запустелое помещение деревянного дома. В носу защекотало запахом пыли и сухого дерева. Потрясающий в своей изящной простоте аромат, который будоражит столько воспоминаний!
Родительский дачный дом, который не смотря ни на что, я очень любила. Долгие вечерние посиделки с чаем на улице и ночлег у теплой печи на старых, но таких удобных раскладушках. Запах досок и дров. Потрескивание прогретых теплом деревянных стен и потолка. Выращенный и собранный в вёдра урожай клубники, который мама перебирала и обрабатывала до поздней ночи… Запах сладкого варенья… Детство…
Провожу ладонью по аккуратно обшитым досками стенам, чувствуя их лёгкую, приятную шершавость зашкуренной древесины. Пыльно. Здесь очень давно никого не было. В душе тут же заворочалось знакомое, зудящее чувство желания навести порядок. Мой вечный спутник убитых напрочь нервов…
— Хей, Брай, вы где будете, в комнате с печкой или ближе к веранде? — спрашивает откуда-то из кухни Фай, гремя там посудой.
— Эм… У веранды давай, — памятуя о том, что не всегда хорошо переношу удушливый жар печи, соглашаюсь на более прохладный вариант, но тут же слух режет ей сказанное, и я почти возмущённо спрашиваю, — погоди, вы? В каком это смысле?
— Кроватей не так много. Ты же сама согласилась спать вместе с Дастом недавно, — Фай выглянула из кухни с широкой улыбкой во все зубы, — вы же парочка, будет теплее, — девушка хихикнула и упорхнула в комнату, предоставляя мне право исследовать дом по своему маршруту.
А я все ещё стояла столбом какое-то время, переваривая услышанное. Сама не пойму, от чего был такой контраст эмоций. Одно дело спать вместе в палатке, не имея альтернатив, в спартанских условиях. И для меня было совсем иным делом ночевать в одном доме и… в одной постели с мужчиной… С монстром, которого… действительно люблю. От этого по телу пробежали мурашки, а под ложечкой засосало. Спешно стряхивая с себя это наваждение, решаю пойти посмотреть на комнату, где предстоит отдыхать.
Она была смежной с открытой верандой и, открыв дверь, меня обдало прохладой пустого помещения, в котором почти все тесное пространство комнатки занимала довольно узкая кровать. Она была застелена старым покрывалом, оставившим ее белье недосягаемым для слоя пыли. Сдернув его, она взметнулась его полами в воздух целой тучей, и я несколько раз чихнула. Одеяло тоже было одно, но зато теплое, набитое гусиным пухом и приятно шуршавшее. Я не сдержала улыбки и плюхнулась на кровать животом, зарываясь носом в подушки. Матрас подо мной приятно пружинил, и по телу тут же разлилась приятная истома. Каждая косточка моего тела вопила о том, что больше не встанет с этого восхитительного места. Боже, как хорошо…
Скидываю с ног ботинки и поджимаю одно колено к себе, все ещё лёжа спиной вверх. Подушка пахнет приятно, на удивление нет никакого запаха сырой затхлости, какой часто селится в нежилых домах. На улице слышны голоса друзей, и это так убаюкивает. Не хватает лишь тиканья давно вставших часов с кукушкой, висевших над изголовьем кровати. С другой ее стороны было небольшое окно, от рам которого сочился прохладный уличный воздух, немного леденя нос, который я снова поспешила спрятать в мягком ворохе постели. Закрываю глаза, наслаждаясь, буквально млея от ощущений полного расслабления и отдаляясь от всего происходящего. Переворачиваюсь на спину и со всей давно накопленной сладостью потягиваясь, до хруста в коленях и руках, до приятного звона где-то в затылке, крепко жмуря глаза. По всему телу пробегает дрожащая волна удовольствия, от которой я не сдерживаю тихого сладкого стона блаженства.
И меня застают врасплох. Снова.